По тону парня было ясно, что в этом направлении двигаться бесполезно.

– Понятно-понятно. А что вы можете сказать о смерти Грабова?

– Минамото-сан, вы ведь знаете уже, что у господина Игнатьева с капитаном Грабовым были конфликты. Причины этих конфликтов вам также известны. Зачем мне их повторять?

– Если вы ничего нового мне про специфику этих конфликтов не скажете, то повторять для меня то, что я уже знаю от капитана Осимы и от инспектора Игнатьева, не нужно. Расскажите лучше тогда, что ночью произошло в ресторане.

– Вы же знаете.

– Меня интересует ваше видение ситуации.

– Я ничего конкретного сказать не могу. Была такая суматоха… Она всегда бывает на таких сборищах.

– То есть вы ничего не заметили?

– Ничего, что выбивалось бы из обычного хода таких, с позволения сказать, торжественных мероприятий.

– Где вы сидели? Рядом с Игнатьевым?

– Ночью за столом? Я вчера не работал, поскольку большинство гостей были русские. Да и ситуация была такая, что мой перевод не требовался. Поэтому меня посадили не с Игнатьевым, а напротив Мацумото, через стол, то есть фактически напротив всех троих – Игнатьева, Грабова и Мацумото.

– Значит, вы их постоянно перед собой видели?

– Когда они сидели – да. Но к одиннадцати все уже вставали, ходили, пересаживались…

– Хорошо. Блюда с фугу, в одном из которых был яд, подали после двенадцати. Когда к нему приступили, все трое опять сидели напротив вас на своих местах, да?

– Да. Потому что звучал очередной тост.

– Как по-вашему, могли яд подсыпать непосредственно за столом?

– Вы хотите спросить, мог ли господин Игнатьев подсыпать яд в фугу Грабову прямо перед его носом? Вы что, шутите?

– Почему шучу? Сами же говорите, была суматоха, шум, гам…

– В момент подачи фугу суматохи не было. Момент был достаточно торжественный, потому что хозяин ресторана любит, чтобы таким дорогим блюдам уделялось особое внимание. Чтобы гости могли спокойно, с чувством удивиться и восхититься его щедростью и оригинальностью. Не знаю, как морякам, но Грабову и Мацумото хорошо известно, что такое фугу и сколько эта рыба стоит. Поэтому ее поедание должно было происходить в спокойной обстановке.

– И все-таки?

– Что «все-таки»?

– Все-таки мог ли Игнатьев подсыпать яд непосредственно за столом?

– Во-первых, Игнатьев яд не подсыпал ни за столом, ни вне его. Я вам это заявляю с полной ответственностью и готов повторить это на суде или где еще. Во-вторых, ни у кого из присутствовавших не было возможности подсыпать яд за столом. Времени между подачей фугу на стол и смертью Грабова прошло от силы три-четыре минуты.

– Вы что пили вчера, Нарита-сан?

– Вчера?

– В ресторане на банкете.

– Видите ли, если вас интересует алкоголь, то я вообще не пью. А если вас интересует, что я действительно пил ночью, то это был холодный ячменный чай со льдом.

– Вы это серьезно?

– Насчет чего?

– Насчет того, что вы не пьете.

– Вполне. Так что списать мою невнимательность на опьянение вам не удастся.

– Хорошо. Если это было не за столом, то когда, по-вашему?

– Яд могли подсыпать только в кухне.

– Вы в кухню заходили?

– Заходил.

– Когда? И сколько раз?

– Один раз. Где-то около одиннадцати.

– Зачем?

– Я должен был взять у одной из официанток черный хлеб.

– Что? Какой хлеб?

– Видите ли, накануне к русской официантке Марине приехал ее возлюбленный с Сахалина. Она ему всегда заказывает черный хлеб. Вот я и зашел его забрать. Взял, вышел и пошел на улицу положить пакет в машину. Потом вернулся в ресторан. Вот и все.

– А зачем вам черный хлеб? Вы что, его любите?

– Да нет, не очень.

– А зачем вы через Марину его заказываете?

– Я это делаю для господина Игнатьева.

– А вам не кажется, что Игнатьеву самому было бы удобнее заказывать? Он русский, Марина тоже русская.

– Видите ли, господину Игнатьеву неудобно просить об этой услуге своих сограждан.

– Почему неудобно? Что в этом такого?

– Господин Игнатьев – человек скромный.

– Ну не настолько же, чтобы робеть попросить ржаного хлеба!

Тут я вдруг вспомнил утренние слова Осимы об этой Марине и второй официантке – Ольге, кажется. Он же мне сказал, что Грабов пристроил к Осаке в заведение дочек каких-то двух своих сахалинских дружков. Но не успел я раскрыть рот, как вдруг подал голос поднимающийся во все свои 172 сантиметра из витаминной ванны Ганин.

– Вы, Нарита-сан, говорите прямо: неудобно вашему Игнатьеву просить именно эту Марину, да? Ведь не только через нее Игнатьев хлеб получает?

– Не только через нее.

– А просить Марину ему неудобно, потому что она, видимо, из клана Грабова, да? – заключил проницательный Ганин.

– В общем, да… – замялся Нарита. – Но…

– Что «но»? – полюбопытствовал я, порадовавшись нашему с Ганиным удачному банному заходу.

Хорошо, что у Осимы ванна дома и здесь он вряд ли появится.

– Госпожа Марина действительно связана с Грабовым, но…

– Да договаривайте вы, в конце концов!

– Дело не только в этом.

– В чем «в этом»?

– В том, что она дочь друга Грабова.

– А в чем еще?

Здесь опять вмешался умный Ганин, который уселся на пол под прохладный душ и теперь отходил после минерально-витаминного кипятка.

– У них что, роман?

– У кого? – скроил невинную мину Нарита.

– У Игнатьева с Мариной.

– Нет, никакого романа нет.

– Тогда в чем же дело?

– Дело в том, что в последнее время господин Игнатьев стремится избегать контактов с Мариной без свидетелей.

– Почему?

Терпеть не могу эту тягомотину. Начал говорить, так говори до конца! Ведь тебя никто за язык не тянул!.. Хотя, что это я? Тянул, конечно. Мы с Ганиным и тянули.

– Видите ли, господину Игнатьеву кажется, что Марина в него влюблена.

– Что значит «кажется»?

– У него создалось такое впечатление.

– На основе чего создалось?

– Господин Игнатьев – очень приятный человек: образованный, воспитанный, интеллигентный. Здесь, в Немуро, в год бывает по многу тысяч русских, и в ресторане у Осаки их сотни, а то и тысячи в месяц. Но это рыбаки – люди, мягко говоря, специфические. Так что к госпоже Марине отношение у них, как бы это сказать… однозначное, что ли, прямолинейное. Чисто мужское, я хочу сказать. А господин Игнатьев – совсем другой человек. Поэтому он ей очень нравится.

– Ей сколько лет?

– Двадцать три.

– А ему за пятьдесят, причем хорошо за пятьдесят.

– А как может быть плохо за пятьдесят? – удивленно спросил Нарита.

– Плохо может быть за сколько угодно. Я сейчас не об этом.

– Да и я не об этом. Господин Игнатьев, конечно, здесь один – три месяца целых один! – так что в его положении связь с