– Ты в бар?

– Нет, в баньку.

– А чего днем?

– Не знаю. Делать нечего.

– А чего рыбу не ловишь?

– Да какая тут с вами рыба…

– А-а-а… Мне, что ли, тоже пойти попариться с тобой?..

– Давай-давай, присоединяйся! А то на тебе лица нет!

Я подумал, что полчасика водных процедур в сауне и ванне с огненной водой мне не помешают, тем более что беседы с Ганиным мне уже много раз помогали не только по образовательной, но и по профессиональной части. Я поднялся к себе за сменой белья и полотенцами и через несколько минут присоединился к Ганину.

Сначала мы натерли друг друга минеральной солью и стали ждать ее чудотворного эффекта. Дело в том, что после такого соляного массажа, пятнадцати-двадцати минут сидения в стоградусной жаре и потения в «подсоленном» состоянии кожа становится бархатной, шелковистой. Воздействие этой соли действительно волшебное, гладить себя после нее весьма приятно. По крайней мере, она на время позволяет забыть о Дарвине и переносит тебя в разряд эфемерных, лишенных мерзкой плоти существ.

Затем мы с Ганиным, благо посетителей, кроме нас, не было, не спеша перелезали из ванны в ванну и наслаждались разницей температур, составом минералов и витаминов и букетами лекарственных трав, которые позволяли отличить одну ванну от другой.

– Как твое грабовское дело-то? Идет? – поинтересовался раскрасневшийся и как-то даже немного опухший от жары Ганин.

– Идет потихоньку.

– С Игнатьевым говорил?

– Говорил.

– И что он?

– Он объяснил механику с крабами. Там сумасшедшие деньги получаются.

– А ты не знал? У нас сейчас про это все газеты, весь Интернет пишет. Суммы запредельные.

– Вот и я говорю.

– С Грабовым они, как я понимаю, на ножах были, да?

– Да. Но он говорит, что в последнее время он для Грабова был совсем не опасен. Грабов работал уже на другом уровне, на котором простой инспектор ему абсолютно безразличен.

– А ты полагаешь, что Игнатьев при помощи цианистого калия вернул его на тот уровень, на котором по всем законам добра и справедливости Грабов должен был давно находиться?

– Вернул не вернул, да только не похож Игнатьев на Расколова.

– На Раскольникова.

– Да, верно, на Раскольникова.

– А кто из нас на него похож?

– Хочешь сказать, ты бы на его месте отравил этого Грабова, если бы он тебя достал так же, как его, а?

– Знаешь, Такуя, я не люблю этого предположения – «на его месте». Эта избитая виртуальность абсолютно спекулятивна. Я никогда не был и не буду на его месте, ты никогда не будешь на моем месте, и так далее и тому подобное. У нас у каждого свое место. Я – это я, ты – это ты, Игнатьев – это Игнатьев.

– Понимаешь, кроме инспектора, его убийство никому не было выгодно. От его смерти все только всё потеряли. Понимаешь?

– Понимаю… Да, кстати, насчет «потеряли»! Я же тебе все никак не расскажу, что я сегодня под волнорезом нашел! Сижу я, значит, со спиннингом…

Но рассказать о том, что же он все-таки нашел под волнорезом, Ганину не суждено было и в этот раз. Скрипнула дверь, и в баню вошел высокий молодой японец, держащий ниже пояса маленькое полотенце, заменяющее нам в таких заведениях одновременно трусы и мочалку. Он покосился на нас, тихо извинился за беспокойство, уселся на пластиковую скамеечку перед большим зеркалом, набрал в тазик горячей воды, намочил в нем свое полотенце и стал не спеша намыливать его куском розового мыла.

Мы с Ганиным замолкли, решая, как себя вести дальше. В принципе, разговаривали мы по-русски и прерывать разговор смысла не имело. Но и у меня, и у Ганина есть богатый опыт негаданных встреч с русскоговорящими или, по крайней мере, по-русски понимающими японцами в самых неподходящих местах. Надо было проверить этого зашедшего помыться в неурочный час японца. Я подмигнул Ганину, плескавшемуся в соседней ванне, и сказал:

– Ты обратил внимание, Ганин, как много среди молодых японцев стало высоких ребят?

Парень продолжал мылить свое полотенце, но мне показалось, что по его голой жилистой спине пробежало волнение. Он как-то весь собрался, напрягся, но мыло из рук не выпустил.

– Да, обратил. Я помню, как десять лет назад в Саппоро приехал. В метро еду – так мне все в пупок дышат. А во мне, ты знаешь, только метр семьдесят два. А сейчас уже нет такого чувства. Ты прав, среди молодых высоких много. Мяса стали больше есть японцы, молока пить стали больше – вот и расти начали.

– Как думаешь, в этом молодом человеке сто восемьдесят есть?

– Я думаю, в нем метр восемьдесят пять, не меньше.

– Да ну! От силы сто восемьдесят два…

И тут произошло то, для чего, собственно, весь этот спектакль и разыгрывался. Парень обернулся, улыбнулся мне и сказал на неплохом русском:

– Ваш друг прав. Мой рост – сто восемьдесят шесть сантиметров.

Фонетика ничего, но, как и многие японцы, учившиеся русскому только у японцев, он неправильно произносит мягкий звук «с». Да и с мягким «д» проблемы. В его исполнении «восемьдесят» звучит как «вощемдзещачи». Типичная для нас ошибка, меня от нее только Ганин смог отучить (мордой об стол в течение двух лет), и сейчас ничего, уже ничего типа «спащибо» или «универщитет» от меня не услышишь.

Теперь, пока Ганин крутит своими серыми глазищами, мне остается только расставить точки над «ё».

– А вы, стало быть, господин Нарита.

Парень вернулся к своему занятию и, продолжая тереть розовым мылом белое полотенце, произнес:

– Да. Моя фамилия – Нарита, имя – Дзюнъити.

– Вот мы с вами и встретились. Правда, в таком неожиданном месте, но ничего. Меня зовут…

– Я знаю, кто вы, – оборвал он меня на полуслове. – И я знаю, чем вы здесь занимаетесь.

– А раз знаете, тогда давайте совместим приятное с полезным.

– Это как?

– А это – как ты там, Ганин, любишь говорить?

– Заодно и помоемся, – брякнул разомлевший от издающей пронзительный запах мяты зеленовато-коричневатой воды Ганин.

– Вот-вот, заодно и помоемся!

Нарита напрягся еще сильнее и замер, но психологический ступор со стороны опрашиваемого в мои планы никогда не входит.

– Вы намыливайте полотенце, Нарита-сан, намыливайте!

– Да-да, конечно, конечно…

Парень опять принялся за свое занятие. Я выбрался из массажной ванны, из которой начал свою атаку, и сел на ее бортик поближе к Нарите. Тот наконец-то закончил мылить полотенце и стал не спеша тереть свои не очень вразумительные чресла.

– Итак, вы переводчик при Игнатьеве, да?

– Да.

– Что вы можете о нем сказать?

– О ком? Об Игнатьеве?

– Да, об Игнатьеве.

– Ничего