Шрифт:
Закладка:
– А Мухин?
– Да я думаю, он не Мухин никакой. У него единственного паспорт есть, советский еще. Там его фотография: физиономия черная, борода, усы, глаза как угли, сам в папахе высокой, каракулевой. А фамилия стояла Мухин и имя-отчество – Петр Николаевич. Какой он Мухин, к черту! Тоже какой-нибудь Магомет Шайтанович! Да и год рождения был двадцать седьмой, а ему от силы сорок.
– Так что они здесь у вас делали-то?
– В конце апреля к нам зашло украинское судно. «Таймыр» называлось. Оно в Охотском море минтай ловило и к нам для дозаправки зашло. Солярку они покупали, водку, кур мороженых. Так вот, эти… черт, как их там? Забыл!
– Украинцы, что ли?
– Да нет, не украинцы. Их таджики по-другому называли. На букву «х» как-то…
– Хохлы?
– Ага, вот – хохлы! Так вот, эти хохлы погнали с судна трех таджиков. Сказали, надоели они им. Я так подозреваю, они на религиозной почве разошлись. Хохлы эти явно атеисты, я их трезвыми за все пять дней, что они кур и пиво скупали, ни разу не видел. А таджики пили аккуратно и молились часто. Половички цветные такие раскатывали где ни попадя, коленками на них бухались и молиться начинали. Не знаю, в общем, что там у них вышло, но только «Таймыр» ушел, а таджики на берегу остались. Ну и началась тут с ними маета! Паспорт только у Мухина, да и тот явно поддельный. Ни виз, ни паспорта моряка, ни разрешения на высадку – ничего у них нет. Денег – с гулькин хвост. Иммиграция сказала, что такие крутые дела их не касаются и что заниматься ими должны мы. По-русски они говорят плохо, очень плохо, падежей совсем не знают, мужской род от женского отличить не могут – протоколы их допросов писать и переводить было еще то удовольствие. Определил я их в нашу КПЗ, благо она у нас почти всегда пустая. Люди они мирные, не крикливые. Через две недели мы их даже в город стали отпускать. Ребята им йен по пятьсот давали, они ходили мороженое кушать.
– С Токио-то связывались?
– Да связывались. Звонили в МИД, просили помочь. А они сказали, никакого посольства Таджикистана в Токио нет, и вообще, мол, отстаньте. Домой эти таджики не хотели, говорили, у них война идет отечественная…
– Гражданская.
– Да нет, я тоже раньше думал, что гражданская. В газетах так в наших и пишут. А они говорят: «Сам ты «гражданская»! Отечественная самая настоящая!» Они каким-то образом из Таджикистана добрались до Находки, а там, значит, к хохлам на судно пристроились. У Таджикистана, говорят, свой морской флот маленький.
– Я смотрю, они вам много лапши на уши навешали.
– Какой лапши?
– Да про таджикский морской флот и отечественную войну.
– Вы думаете, наврали?.. Ну ладно. В общем, два месяца они на нашем содержании были.
– Ну, слава богу, теперь вы от них избавились.
– Нет, я боюсь, они вернутся.
– Как это вернутся? Они же уехали!
– Да они уже два раза уезжали. И два раза возвращались.
– Как это?
– Да так! Мы их два раза на сахалинские суда пристраивали, как вот сейчас на этот «СРТМ‐34». Они должны были их на Сахалин доставить, а уж что они бы там делали – не наша забота. Может, домой на войну поехали бы – мужики здоровые, от таких на фронте много пользы. Может, еще на какое судно пристроились бы минтая ловить. Им здесь у нас хоть и нравится, но трудно – ни денег, ни языка, ни мечети. Они рыбакам говорили: «Вы нас в Корсаков доставьте, а мы вам тысячу долларов заплатим». Рыбаки – народ доверчивый, постоянно пьяный и потому добрый. Верили на слово, сажали на судно, а как в Корсаков приходили, перед самой высадкой деньги с них требовали. А у таджиков у наших при себе больше тысячи йен нет. Рыбаки к Корсакову обычно трезвеют – их же жены там ждут, дети, ну и их доброта и человечность все к этому времени уже улетучиваются. Сосредотачивались они к Корсакову, мысли свои концентрировали, мылили таджикам шею, прямо в море пересаживали их на первое же встречное судно, которое к нам в Немуро кальмара или еще чего там везло – вот так они два раза и возвращались. И теперь, думаю, вернутся.
– Да-а-а, ну и дела тут у вас, капитан! Не соскучишься!
Мы подошли к восьмому пирсу. На мое удивление, «Пионер Сахалина» оказался весьма приличным судном светло-серой окраски, можно сказать, свежей, без коричневых подтеков под якорными сходами. Я вспомнил, какие суммы мне в баре называл Игнатьев, и понял, что Грабов их вкладывал не только в свои счета на Багамах или где он там держал свои «крабовые» денежки.
На пирсе у судна стоял черный джип «Тойота Ленд Крузер» с саппоровским номером. За затемненным лобовым стеклом просматривался попыхивающий сигаретой водитель. За джипом стояли две полицейские машины – обычная «Хонда» и тойотовский микроавтобус.
– «Ленд Крузер» тоже ваш? – поинтересовался я у Осимы.
– Нет, это машина Мацумото, – задумчиво ответил он.
– Он что, на судне?
– Да, приехал двадцать минут назад вместе с Ханэдой и Хаяси.
– И ваши орлы дали ему подняться на борт? Вы обалдели?
– Спокойно, господин майор, ничего страшного. Это я разрешил их пропустить, пускай поговорят. Так надо.
– Что значит «надо»? Вы можете мне объяснить внятно, что происходит?
– Мацумото и его ребята приехали на судно поговорить с кем-то из экипажа. Я по рации разрешил нашему наряду их пропустить.
– Зачем?
– Затем, что нам с вами это нужно. Нужно дать им возможность обсудить ситуацию с рыбаками.
– Вы в своем уме, капитан?
– В своем.
– Идет следствие, а вы одному из подозреваемых даете возможность «обсудить ситуацию» с другими потенциальными подозреваемыми!
– Господин майор, ситуация неординарная. После гибели Грабова, по данным моих источников, Мацумото задергался, с ним происходит что-то не то. Что именно, я не знаю, и потому хочу узнать.
Тут только до меня дошло, к чему ведет Осима. Черт возьми, да ведь у него, видно, на судне есть свой стукачок! Если контакта с экипажем у Мацумото не будет, значит, огромного куска информации мы лишимся. Вернее, он, Осима, лишится. Я-то и так его лишен. Как, впрочем, и других кусков с осимовского стола.
Мы постояли у трапа еще несколько минут, обсудили с Осимой сегодняшний солнечный денек и погодные перспективы на воскресенье, и тут сверху, с судна, стали спускаться три крепких мужика
