Шрифт:
Закладка:
– Это если они свежие, эти крабы…
Игнатьев затих и продолжил в задумчивости крутить ключ на пальце. Пузатенький «Боинг» описывал вокруг пальца круг за кругом, словно дожидаясь разрешения на посадку от невидимого диспетчера, который с этим разрешением почему-то все тянет и тянет.
Я вспомнил, что отключил в «сушечной» свой мобильник, достал его, нажал на кнопку «On», и телефон тут же ожил. Звонил Осима. Не дозвонившись, он написал, что через полчаса направляется в порт для опроса экипажа и будет ждать меня на третьем пирсе. Я в очередной раз подумал о том, что надо бы позвонить Дзюнко, но напротив сидел тоскливый Игнатьев, и посвящать его в свои семейные дела я не собирался. Он поигрывал ключом и смотрел в свой пустой стакан, где на самом дне таяли осколки прозрачного льда.
– Так, хорошо. Теперь вы мне скажите, что вы делали непосредственно перед смертью Грабова и во время ее.
– Ничего. Просто сидел и ел. А когда он вдруг привстал и схватился за горло, я подумал, что он поперхнулся. Мацумото… Вы ведь уже знаете, кто такой Мацумото, да? Так вот, Мацумото тоже, видно, подумал о том же, так что мы попытались из него выбить застрявший кусок. Потом судовой врач заорал, что это сердце. Мы его положили на пол, и все, он тут же затих.
– Как получилось, что вы сели рядом с Грабовым?
– А как могло быть иначе? Я же здесь официальное лицо. Мне по чину полагается сидеть в центре стола.
– Но у вас же с Грабовым отношения были напряженные, да?
– Отношения у нас с ним были отвратительные. Война не война, а так – Стояние на Угре.
– А при чем здесь угорь? Он что, еще и угря продавал? На Курилах же он не водится.
– Да, не водится. Вы его в Китае и Корее закупаете. Я не об угре говорю. Угра – река такая, в школе событие на ее берегах проходят… Ну ладно, забудьте про это. В общем, он меня ненавидел, а я – его. Но внешне в этом году все было спокойно, чинно, без эксцессов. Он знал, что я в Москве продолжал и продолжаю под него копать, там мои ребята выходят на тех, кто ему бумаги подписывал. Но внешне это никак не проявлялось. И вчера он сам меня рядом с собой усадил.
– Вы с ним общались?
– Вчера? Конечно, не сидеть же молча.
– О чем?
– Ну так… о погоде, о ценах – московских и сахалинских…
– О ценах на что? На краба?
– Да нет, о простых ценах, магазинных. Ну почем у меня в Москве или у него в Южном пиво, колбаса там…
– В каком настроении он находился?
– В хорошем, конечно.
– Почему «конечно»?
– Как «почему»? Это была его первая ходка в сезоне с крабом. Отгрузил он сто десять тонн, продал, по моим данным, по пятнадцать тысяч за тонну. Так что повод для веселья у него был. Тем более рядом я сидел, проигравший и утершийся.
– А вы утерлись?
– Я судно в порту встречал. Документы были в порядке. Но ежу понятно, что первого краба на экспорт никто вывозить не разрешает, как и всего последующего. По идее пограничники должны были стопануть его на выходе из нашей экономзоны. А он ничего, вышел себе спокойно и сюда пришел.
– И вы его документам поверили?
– Я же говорю, документы в полном порядке.
– Вам сколько лет, господин Игнатьев? Если не секрет, конечно.
– А что такое?
– И все-таки…
– Пятьдесят три.
– А Грабову сколько было, знаете?
– Пятьдесят пять.
– Правильно.
– Вы это к чему?
– А вы сами подумайте. Ведь что получается? Вот два ровесника: один – процветающий контрабандист, на которого управы нет ни на родине, ни в Японии, другой – честный, радеющий за отечество чиновник, у которого никак не получается этого контрабандиста упрятать за решетку. И, самое главное, не получится никогда. И он это с каждым годом все отчетливее и отчетливее осознает. Что же остается этому честному и радеющему чиновнику?
– И что же ему остается?
– А вы не догадываетесь?
– Что? Перейти на другую работу? Или начать требовать с контрабандиста свою долю, как это делают его коллеги в других ваших портах?
– Будто Грабов никогда вам ничего не предлагал!
– Предлагал, конечно. Не сам, правда, – осторожности ему было не занимать. Через людишек своих предлагал, было дело.
– И вы?..
– Отказался, естественно.
– Это как раз не естественно.
– Для кого как…
– Ну а раз отказались, значит, я правильно выстроил логическую цепочку.
– Вы ведете к тому, что мне ничего не оставалось, кроме как убрать его? Вот так вот запросто насыпать ему стрихнин в сашими, и все?
– А вы на моем месте не рассуждали бы точно так же?
– Знаете, майор, мне достаточно своего места. У меня неплохая зарплата и без грабовских подачек.
– Кстати, а какая у вас зарплата?
– Я обязан отвечать на этот вопрос?
– Пока нет. Просто я слышал, что у вас в России чиновники получают какие-то гроши.
– Официально да, гроши. В долларах не больше двадцати пяти – тридцати в месяц. Но в нашем комитете премии неплохие платят. Мы же на рыбе сидим – та же нефть, только повкуснее и почище. Да и с соседом в вашем лице нам повезло, всегда есть куда эту рыбу пристроить.
– А здесь вы на нашем довольствии находитесь, да?
– Да, по межправительственному соглашению мое пребывание здесь оплачивает Япония.
– Переводчика тоже?
– Естественно, тем более что Дзюн – японец.
– Дзюн?
– Нарита, переводчик мой. Вы же спросили…
– А, да-да. А машина?
– Что машина?
– Машина вам полагается?
– Полагается. Есть у меня машина. Вернее, не у меня, а у Дзюна. Он сюда из Саппоро на своей «Хонде» приехал и меня на ней возит. А ему ее оплачивают – бензин там, эксплуатацию – по принципу проката.
– А у вас своей машины нет?
– В Москве у меня «Шкода».
– Это что за машина такая – «Шкода»?
– Чешская. Неплохая тачка.
– А здесь?
– Что «здесь»? Что вы все вокруг да около?
– «Вокруг да около» – это вы.
– В каком это смысле?
– А в таком! Вы мне уже целый час ключ от машины показываете. Причем начали это делать
