ей суп, решили мы. Мне было двенадцать, Коляну тринадцать, Стасу столько же, хотя он говорил, что ему пятнадцать. А пятнадцать на самом деле было Аньке-дурочке, она была старше пухлой и серьёзной Ани-большой на полтора года и быстрее всех умела ездить на велосипеде.

Вот такой по-серьёзному тихой, плотно позавтракавшей и молчаливой математической задачкой мы и двинулись утром по дороге. Взяли воду, пакет сушек и репеллент «Тайга», а Аня-большая взяла ещё йод, рулон туалетной бумаги, серой такой, без втулки, чтобы сразу насаживать в дачном сортире на гвоздь, и прокладки. Я хотела взять нож, но чехлов у меня не было, а в рюкзаке он колол спину. Это теперешние дети не знают жизнь. Мы знали даже то, что перед походом в кусты по нужде лучше сбрызнуться репеллентом.

Сначала был лес. Наш лес, с мшистыми канавами для стока воды по обе стороны гравийной дороги. Мелкие серые камушки выщёлкивались из-под колёс, били по ногам, перебирали в полёте велосипедные спицы, и те пели. Иногда мне казалось, что я вижу прижавшийся к стволу подберёзовик или стекающий на дно канавы ручеек рыжиков. Но Стас запретил останавливаться, только если не приспичит, а мы перед отъездом столько раз сходили «про запас», что нам всё никак не приспичивало.

После леса началось поле. Аньку-дурочку немедленно закусали слепни, она заскулила и с хрустом зачесалась. Нам казалось, что на этом поле мы и найдём соседний посёлок, неизвестно откуда взявшийся, с накрытыми столами и трепещущими между ними лентами, с иллюминацией и ярмаркой, а ничейная бабушка будет танцевать по-старинному, руки на груди, и петь.

Но поле было как поле. Высокая трава, утрамбованные глинистые дорожки и полоса кормовой кукурузы ровно поперёк.

Нечесаные травянистые «волосы» крупных початков порыжели, самое время срывать, варить или делать «кукол».

Колян всё ныл, что земля дрожит, а мы за велосипедным дребезжанием не чувствовали.

Стас въехал в кукурузную полосу и крикнул:

– Гляньте!

Дело в том, что лет пять назад один солидный дядя хотел наш заброшенный совхоз восстановить и ферму себе там сделать.

Приезжал такой на «мерседесе», озирал владения. Перво-наперво решил туда дорогу проложить, настоящую, асфальтовую и даже с отбойниками, потом её к трассе вывести – а что не наоборот, хозяин – барин. «Мерседес» его в колдобинах наших всё время вяз и шины портил.

Так у нас и осталось это чудо: лес, кукурузная полоса и за ней кусок дороги настоящей, с отбойниками. Потому что барина-фермера какие-то свои уконтрапупили. Или уехал куда с концами. Но нам так нравилось, как взрослые со значением произносили «уконтрапупили», что мы между собой решили – нет больше солидного дяди. Посёлок вздохнул с облегчением – только бандитской фермы рядом не хватало. А те, кто постарше, сказали – дурачьё, и мы бы с ним под защитой жили, как у охраняемого Христа за пазухой. Ещё барин обещал нам спортплощадку сделать настоящую, с оградой и воротами.

И вот когда Стас крикнул:

– Гляньте! – мы увидели, во что превратилась дорога.

Обычно, когда встречаешь такое, оно потом долго стоит перед глазами единой картиной, как на фотоснимке: вон травинка, вон трещина в выгнутом асфальте. Но когда пробуешь это описать – хоть сей момент, хоть спустя много лет, – начинаешь мычать, пучить глаза, поводить руками – в общем, чисто дедуля в богадельне вспоминает самое значимое событие в своей жизни. Но я попробую.

Дорога стояла горбом, точно её выворотили из земли и выгнули, как такой пешеходный мостик в садах для гуляний. Её выворотили мучительно, вокруг были горы земли, камней, свежая, ещё недавно живая листва увядала на вырванных с корнями деревьях. Волнистые ленты разорванных отбойников серебрились в траве. И всё было перерыто, покрыто какими-то ямами, воронками, словно за кукурузной полосой летали бомбардировщики. Словно здесь что-то вырвалось из почвы и долго не могло успокоиться, топтало наше поле ногами-столбами. За всем этим ничего не было видно – ни заброшенного совхоза, ни дальнего холма с церковью. Для того чтобы разглядеть, что дальше, нужно было вскарабкаться на дорожный горб.

Слезли мы с велосипедов и поняли, что земля действительно дрожит. Глубокой, тяжкой дрожью, будто под ней в глубине поезд едет.

– Я домой, – вскакивая обратно в седло, сказала Аня-большая.

– Э, бумагу оставь! – крикнул Колян.

И тут тихая, хозяйственная Аня-большая завизжала. Она первой увидела их.

Такое тоже запомнишь, но не запишешь так, чтобы сразу было понятно, почему Аня завизжала. Быстрые, высокие тёмные фигуры, они бежали на нас и со стороны поля, и со стороны дороги, превратившейся в асфальтовый горб. Они бежали, как-то очень быстро и ровно перебирая ногами, будто пауки.

И ещё казалось, что у них нет голов. Когда они приблизились, я поняла, что головы есть, они просто наклонены, вжаты в плечи и покрыты чем-то. Люди поводили ими, следя за каждым нашим движением. Они двигались очень скупо, эффективно, и сразу было понятно, что никуда нам не убежать.

– Вы не годитесь, – сказали они, окружив нас.

– Тогда можно мы пойдём? – загундосила багровая от рыданий Анька-дурочка.

– Нет. Вы хотите пить. Вы устали.

У меня до першения пересохло в горле, икры налились болью от бесконечного кручения педалей, но я всё равно заметила.

Они всё были одинаковыми. Женщины пониже и потоньше, у мужчин плечи шире и обозначавшая щетину синева на щеках – и ни единого волоска ни под носом, ни на шее. Но они были совершенно одинаковыми. Ничего не выражающие, близко посаженные глаза у самой переносицы, намеки на брови – такие же номинальные, как намёки на щетину, бледная кожа, глянцево натянутая, чтобы не было ни единой морщинки, и узкие полосы ртов над скошенными подбородками.

Тогда я уже слышала про клонов. В новостях показывали милую овечку Долли, ничем не отличавшуюся от других овечек.

Я ещё думала, что для чистоты эксперимента надо бы клонировать каких-то менее похожих друг на друга животных.

Но эти были совсем не милые и не кудрявые. У них, кажется, вообще не было волос, но я не уверена – они носили одинаковые короткополые шляпы. Они как будто специально выглядели так, чтобы нам потом никто не поверил. Мужчины в поле, одетые в тёмное? Ах, и женщины с ними были? И всё в шляпах? Сектанты, что ли, эти, как их, мормоны, которых в кино показывают?

Нас повели через асфальтовый горб в сторону заброшенного совхоза. Я его не видела, да он и так зарос по самые крыши бузиной и бурьяном, что там разглядишь. Я помню только свои ноги в тупоносых сандалиях, как они вышагивали в пыли – раз-два, раз-два. Старые, рваные сандалии, кто же ездит на дачу в новых. Обычно, когда я портила очередную пару обуви – как