Шрифт:
Закладка:
– Земля гудит.
Мы тоже спустились, по очереди опустили ладони на мягкие полусгнившие иголки.
– Мне не гудит, – сказал Колян.
А мне гудело. Будто где-то там, глубоко под корнями, под пружинистым древесным опадом ехал поезд метро.
– Надо руки помыть, – сказала Аня-большая, так и не признавшаяся, гудит или нет. – Сатанинский всё-таки.
Вечером ушло ещё трое взрослых. Коляновы батя с мамой – искать загулявшую бабушку – и старичок с соседней улицы.
– Вы куда? – спросила мама старичка, встретившись с ним у залитого солнцем велосипедного круга.
– Да в соседний посёлок.
Все посмеялись, обсудили урожай помидоров и ушли. Над крышами поднимался дым – уже стало холодать к ночи, – пахло жареным луком и грибами.
Я не любила говорить с бабушкой. Она всему посёлку нажаловалась, что я бандитка и по мне детская комната милиции плачет: поставила внучечка у дальнего забора старую дверь, клеит на неё газеты с крупными портретами всяких кандидатов в депутаты и кидает в них ножи, целясь в нос, но попадая вечно в галстуки. Плевать мне на этих дядек было. Бабушка вон розы свои бестолковые царапучие любила. А я ножи. И грибные, и кухонные, и всякие. Если меня ещё раз в метро за задницу схватят, я сразу нож швырну в прыщавое небритое горло.
Хобби я себе такое придумала. Стас на стрельбищах был, а я ножи кидать училась, что такого? Никто не видит, у дальнего забора же. Красиво и опасно. Мне немножечко хотелось быть опасной, чтобы никто не трогал.
– Куда они идут? – всё-таки спросила я у обрезавшей розы бабушки.
– Так в посёлок соседний. – Бабушка задела руку шипастой веткой и поморщилась. – Пойди гречку к грибам поставь.
Утром бабушки в даче не оказалось. В кастрюле серела холодная гречка, закрытая чугунная сковородка пахла грибами со сметаной на всю веранду. В стекло колотился толстозадый шмель, я открыла форточку и выгнала его веником. «Утром открой огурцы, собери падалицу, – было написано на листе в клетку кудрявым бабушкиным почерком. – Буду поздно, ушла в соседний посёлок». Сбоку листок был прижат банкой со свежим яблочным вареньем.
– Да нет никакого соседнего посёлка! – вскрикнула я и испугалась собственного голоса.
Может, это у меня деменция?
До этого Колян то же самое сказал своим, когда увидел, что они засобирались вслед за бабушкой. Батя достал целые, городские штаны с ремнём, мама надела платье в горошек, пропахшее от долгого лежания в кладовке вместе со всякими важными дачными вещами дихлофосом.
– Бать, – сказал Колян, вжав голову в плечи, – отец у него был строгий, воспитывал настоящего мужика, как тогда говорили. – Нет там соседнего посёлка. Мы по дороге последние.
Ближайшее СНТ – у шоссе, а вы не туда ходите. И звали мы его всегда дальним. А куда вы ходите – там лес, речка, совхоз заброшенный. И церковь на холме, помнишь, мы ходили смотрели? Только никакого, бать, никакого соседнего посёлка там нет.
Колян юлил как мог, говорил «мы», вспоминал совместные походы – батя их любил ещё до того, как Коляна признали достаточно большим и принялись воспитывать.
– Вырастешь – узнаешь, – сказал Колянов батя, тронул ремень и вдруг улыбнулся всем своим рябым, неприспособленным для радости лицом.
Взрослых становилось всё меньше, а лица их становились всё благостнее – вот-вот уйдут.
Вы спросите – а как же телефоны? Мобильные телефоны тогда были в иностранном кино и только у бандитов. Достал человек гробовидный сотовый с полуметровой антенной – сразу ясно, бандит. Ну или очень богатый, что тогда для нас было примерно одно и то же.
А у нас телефон в окрестностях был всего один, с диском, на железнодорожной станции, километрах в двадцати от нас.
Мы снарядили туда Стаса, который умел курить и заводить мотоцикл. Стас вернулся быстро, весь в ссадинах, ветках и пешком, и выяснилось, что заводить мотоцикл, оставшийся от кого-то из ушедших, он умеет, а вот управлять им и особенно тормозить – не очень. Мотоцикл он, выехав из посёлка, почти сразу же утопил в подёрнутом ряской прудике. Мы сходили, посмотрели на грязные, залепленные крохотными ядовито-зелёными листиками колёса, печально торчащие из пруда. Это был миг позора для Стаса. Но никто на него не ругался, он же и не говорил, что умеет управлять мотоциклом, говорил только, что умеет заводить, и не врал.
У некоторых взрослых были машины. Их нас даже заводить не учили – всё-таки средство повышенной опасности. И тогда мы начали ныть: в город пора, к школе готовиться, ранец купить, ручки с карандашами. Школу мы всей душой ненавидели, а первое сентября с тонкоголосыми колокольчиками и рыжими гладиолусами отзывалось холодом под рёбрами. И мама Ани-большой сказала то, что при иных обстоятельствах привело бы нас в восторг:
– А в школу не нужно. Скоро и школы не будет, ничего не будет…
Родители, бабушки, дедушки уходили сквозь лес по дороге туда, где не было никогда соседнего посёлка. Уходили приодетые, праздничные, точно на эту… на ярмарку. Знаете, песня была такая старая. У нас в посёлке любила её крутить по вечерам одна одинокая ничейная бабушка, пока поливала огород. Там героиня всё ехала на ярмарку, вот цель в жизни у неё была – на эту ярмарку попасть. И телега под ней ломалась, и встречные говорили, что кончилась ярмарка, а может, никакой ярмарки и нет. Но она всё ехала, как терминатор какой-то. А я думала: вдруг приедет она, а ярмарки и правда нет.
Она ж дробовик достанет и пойдёт по избам. Очень страшная песня была. А ничейная бабушка её всё крутила, крутила её в кассетнике и приплясывала со шлангом.
Ещё она мелочь подкармливала. Мелочь, которой ещё не надо было в школу, одичала первой и кидалась из кустов камнями и палками. Бабушка открывала окно кухоньки, чтоб приманить малолетних дикарей съестным запахом, и кормила их картошкой с тушёнкой. И обязательно салат, детям важны витамины. Мелочь ругалась и плевалась дачными грунтовыми помидорами.
И наконец мы решили ехать вслед за всеми. На самом верном – на велосипедах.
– Домо-ой? – обрадовалась Анька-дурочка, вечно самая голодная и искусанная слепнями.
– В соседний посёлок.
Аньку-дурочку сначала думали не брать, но она так громко плакала, так ныла, что хочет есть, хочет мамочкин суп-пюре, что всё-таки взяли. Может, они там, взрослые, пожалеют голодную дурочку и вернутся варить
