Шрифт:
Закладка:
Они снова принялись гонять зверька, но он обхитрил их и исчез в кустах.
«Необычные ребята, – подумала она. – Вежливые, искренние – надломленные». Она кое-что замечала: полуулыбку Коула, будто ему было неловко, что работа доставляет радость. Стоицизм Уэйда, вдумчивого, вежливого, чуть неуклюжего. Эдди был поэт, скрытный, мастеровитый, редко смотрел ей в глаза. А если и смотрел, отвести взгляд было невозможно.
Фрэнни больше всех нравился Коул. Ему едва исполнилось четырнадцать, он все еще хотел побыть ребенком. Вместе они строили в грязи дороги, замки и мосты, пускали лодочки из листьев рододендрона с мачтами из веточек. Он ходил в вельветовой куртке немного на вырост, с обтрепанными манжетами. Она прозвала его Профессором. Он был высокий и худой, но широкоплечий, с крупными руками. «Прирожденный футболист, – думала она, – но слишком кроткий для спорта».
– Кем хочешь стать, когда вырастешь? – спросила она.
Он пожал плечами, будто никогда об этом не задумывался.
– Я вообще уже вырос.
Она повернулась к Эдди.
– Чем занимается ваш отец?
– Особо ничем. – Он горько улыбнулся, и она сменила тему.
У него были голубые глаза, как у погибших солдат. Она тайком наблюдала за ним. «Лицо как у Ахиллеса, – думала она, – как у героя мифа или эпоса». Как он был терпелив с Уэйдом, когда помогал ему справляться с простыми задачами, которые тот, по идее, и сам осилил бы, как мягко напоминал доброму задумчивому Коулу, что тот и правда хорошо поработал. Казалось, эти трое явились откуда-то из прошлого.
Однажды утром Уэйд заявился с какой-то деревянной конструкцией в руках.
– Это для Фрэнни, – сказал он. – Качели, мы их сейчас повесим.
– Уэйд хорошо мастерит, – сказал ей Эдди. – Это у него получается лучше всего.
Его брат отвернулся, но она успела увидеть, что он улыбается.
– Очень тронута подарком, – сказала она. – Спасибо, Уэйд.
– Не за что.
Качели, целиком деревянные, кроме цепей, были снабжены перекладиной спереди, чтобы Фрэнни не упала, их повесили за домом на дереве.
– Я хочу, чтобы Коул толкал! – крикнула Фрэнни. – Толкай, Коул!
Раскачиваясь туда-сюда, она запрокинула голову и смотрела в небо.
– Гляди, мама!
Дерево было как пазл, пустые куски заполняло небо.
– Что это за дерево, Эдди?
– Обычное старое дерево. Дуб, наверно.
– А еще есть грушевое дерево.
– Да, мэм. Положите их на подоконник, и они поспеют.
– Их любят олени. Как-то уже ночью я видел четверых, стояли там и ели сколько хотели.
– Да, они знают, как это вкусно.
На исходе дня они плавали в пруду, в трусах, побросав одежду на траве. Вода была коричневой из-за листьев на дне. Держа маму за руку, Фрэнни ступила на берег, спугнув лягушек, ножки ее погрузились в грязь.
Коул двигался в воде, как морской котик.
– А она уже умеет плавать?
– Почти. Мы над этим работаем – правда, Фрэнни?
– Я умею плавать, – настаивала она. – Мама, смотри, черепаха. – Она села на корточки и смотрела, как животное ползет по траве, медленно волоча тяжелый бурый панцирь, как усталый монах.
– А вы уже плавали? – спросил Эдди, вылезая.
– Я боюсь. Не люблю, когда дна не видно.
– Его и не достать. Слишком глубоко. Тайна. – Он улыбнулся.
– Думаю, я не люблю тайны.
– Будет жарко – и поплаваете.
– Мы ходим в клуб. У них есть бассейн. – Она тут же пожалела о сказанном.
– Не думал, что вы такая, – сказал он.
– Мой муж играет в теннис.
Он усмехнулся.
– Берегитесь этих людей.
– О чем ты?
– Они думают, что городок принадлежит им.
– Ладно. Спасибо, что предупредил.
Он посмотрел на нее.
– Вы не выглядите спортивной.
– Разве?
Она думала, что он скажет что-то еще, но он лишь сел рядом и надел рубашку. Он достал сигареты из кармана и зажег одну.
– Вы другая, – сказал он. – Не похожи на остальных девушек.
– Я старше, – сказала она. – Я мать. Это меняет.
Он бросил на нее короткий уверенный взгляд.
– Вы хорошая мать.
– Спасибо, Эдди, это так мило.
– Я не пытаюсь быть милым.
– Разве?
Он затянулся сигаретой, глядя на пруд.
– Скажите мне кое-что, миссис Клэр. Вам нравится здесь, на ферме?
– Тебе не нужно…
– Кэтрин. – Глаза его смотрели холодно и чуть сердито. Она подумала о всех девушках, которые видели это выражение и пытались его изменить.
– Да, думаю, да.
– Вы счастливы?
– Не знаю, – сказала она. – Что значит счастлива?
Он отвел глаза, потом положил руку в траву рядом с ее рукой. Они почти касались друг друга.
– Вы не того человека спросили, – сказал он. – Я не разбираюсь в счастье.
Однажды ты пожалеешь
1
Возможно, все началось с нее. С первого раза, когда он ее увидел. Возможно, потому, что они купили ферму. Или потому, что в тот раз она открыла дверь, а он стоял, как идиот, сунув руки в карманы, и говорил, что ему нужна работа. Просто хотел быть рядом с ней, ближе. Может, дело в ее глазах, серых, как у его матери.
– Я Эдди, а это вот Коул. – Раньше мы жили здесь, наша мать умерла в этом доме.
Это выражение ее лица, когда она все обдумывала, а потом наклонилась к девочке, ее ожерелье качалось, она посадила ребенка на бедро, и качнулись белые тени, и мелькнули солнечные блики.
Ей было явно меньше тридцати, не сильно старше его, а он в любом случае был выше и крепче. Он хотел обнять ее.
Она снова посмотрела на него, в глазах мелькнуло что-то вроде надежды. И у него все сжалось внутри.
В ту первую ночь, по дороге к дому Райнера, его брат заплакал, и Эдди пришлось обнять и успокаивать его.
– Она добрая.
– Да, – сказал Эдди.
– Я хочу обратно.
– Мы вернемся.
– Когда, Эдди?
– Завтра. Хорошо, дружище?
Перед домом дяди был припаркован «универсал». Бродили и плевались мужчины, только что из тюрьмы. У одного был ленивый взгляд и хитрая усмешка. Условно-досрочное – это вроде дня рождения после пятнадцати лет взаперти. Люди называли его Парис – пишется как название города.
– Я просто бродяга, – сказал он, постукивая себя по голове. – Я весь свет обошел.
У его ног лежал видавший виды тромбон. Он казался старше, чем, видимо, был на самом деле, кожа желтая, как пиво, волосы седые и кудрявые.
Коул сказал:
– Мой брат играет.
– Да я просто балуюсь.
Парис улыбнулся и протянул ему трубу.
– Давай посмотрим, что ты умеешь.
Эдди взял инструмент. Тот явно был с историей, старая тусклая медь, быстро согревающаяся в руках. Он поднес его к губам