Однако у края дороги я остановился, хотя вдали заметил выплывающий из-за поворота троллейбус. Я оглянулся — продавщица кваса приветливо помахала мне рукой. Я ответил ей. Взгляд мой переместился чуть выше — за холм и старый четырехэтажный дом, который позже снесут ради постройки эстрадного моста.

Там находился мой дом, который в 1981 году уже был построен, мой садик, где я, по видимости, находился прямо сейчас (а где же еще), и какая-то щемящая волна нахлынула на меня с такой силой, что я пошатнулся.

Нет. Завод потом. Сейчас… мне нужно было увидеть это… своими глазами.

Но до своего дома и детского сада, где дети в это время как раз вышли на прогулку после полдника я так и не дошел.

Нырнув по тропинке между деревьев, я оказался перед тем самым павильоном и здесь, похоже, за прошедшие сорок лет ничего не изменилось.

На меня уставились как минимум три пары глаз. В серых штанах и пиджаках, помятые и небритые — они замолчали разом, хотя секундой ранее между ними явно происходил оживленный диалог. Сквозь кустарник до меня долетели характерные фразы и отдельные слова «ЦСКА порвет как тузик грелку», «Сарычев уже не тот», «Хидиятуллину пора на пенсию», «Динамо Киев», «договорняк», «ставлю трешку» и другие не менее интересные характерные словосочетания.

Столиком вместо европаллет им служил большой жестяной ящик серого цвета, в котором, я это точно знал, хранился песок. Ящик непосредственно примыкал к стене павильона, входа же теперь было два — надо одним было написано «Пункт приема стеклотары», а над другим — «Пивная».

— Ну надо же! — пробормотал я, удивившись. — Как удобно…

Я сделал еще шаг и между этими дверьми увидел объявление, написанное от руки на обычном листке бумаги:

«ВНИМАНИЕ! ТРЕБУЕТСЯ ГРУЗЧИК. ОБРЩАТЬСЯ К АДМИНИСТРАЦИИ».

— Эй! — послышался чей-то окрик, но я продолжал смотреть на объявление.

— Эй, — повторился окрик.

Я поднял голову и увидел мужчину неопределенного возраста, в коричневых клетчатых штанах и таком же пиджаке. Он был похож на клоуна. Не хватало красного мячика на носу, хотя сам нос как раз был круглым и красным. Я чуть не рассмеялся.

— Че лыбишься, интеллигенция?! — послышался другой голос.

Я не испугался этих ребят, хотя, признаться, первым желанием было быстро скрыться за углом — первый контакт с мужской частью населения времен моего детства мог закончиться не самым лучшим образом.

И я вдруг вспомнил. Озарение нахлынуло с такой силой, что едва не сшибло меня с ног.

«Я ушел на работу в то утро. Помнишь? Было весеннее майское утро. Светило яркое солнце. Я вставал в шесть, к семи уже уходил, а ты только просыпался. В то утро я не стал тебя будить — весь вечер ты был чем-то озабочен, чем-то своим детским» — это были слова отца, сказанные им при нашей встрече. Но я понял, о чем говорили мужики, потому что вечером вместе с отцом мы смотрели футбол, он был ярым, просто исступленным фанатом ЦСКА и в тот вечер… тот вечер мне запомнился навсегда. Потому что он был последним, когда я его видел. И да, на просмотр матча он всегда покупал трехлитровый бидон пива.

— Ничья! — выпалил я, глупо улыбаясь, хотя сердце стучало как бешеной мотор.

— Ты дурак? — осклабился клетчатый.

— Да он смеется над нами! — сквозь зубы процедил второй, приземистый мужик в синих трениках с пузырями на коленях и когда-то белой майке-алкоголичке. — Издевается!

По лицам разношерстной гоп-компании было видно, что они уже успели прилично подогреться перед матчем и теперь были настроены более чем решительно — каждый за свою команду готов был порвать другого.

А результат того матча я помнил до сих пор. Разочаровывающий результат.

— Армейцы разнесут их на раз-два, — раздался голос чуть позади клетчатого.

Я не заметил мужчину очень низкого возраста, буквально метр — очень плотного, с квадратной челюстью. В руках его застыла огромная кружка, наполовину наполненная пивом.

Клетчатый повернулся вполоборота.

— Кого они разнесут в гостях?! «Нефтчи» и то проиграли! Киевляне сейчас в ударе, Лобановский им ноги оторвет!

— Я тебе сейчас сам ноги оторву, — процедил карлик и клетчатый не стал с ним спорить.

Все вместе они уставились на меня как на пришельца.

— Чего вылупился? За кого болеешь? — карлик выступил вперед, и я понял, что он тут, похоже, главный.

— За ЦСКА, — выдавил я, с трудом проглотив комок в горле.

Карлик покровительственно качнул головой и обернулся к своим приятелям.

— Ну вот, видите! — он взмахнул детской рукой. На коротком безымянном пальце я заметил довольно приличных размеров золотой перстень. — Наш человек!

Остальные — а там оказалось всего человек шесть или семь загудели как пчелы в улье, я же наоборот слегка расслабился. Заполучив в виде карлика, который тоже болел за ЦСКА какую-никакую поддержку, мне стало чуть легче дышать.

— Сколько ставишь? — карлик вновь повернулся ко мне. Его черные глазки-бусинки буравили меня насквозь, дымок от сигаретки струился по лицу, но он даже не щурился. Тертый, прожженный калач.

Народ вокруг примолк. Мне показалось, даже птицы на деревьях вокруг и те вдруг затихли.

— Пятеру.

Я хлопнул себя по карманам пиджака, слегка повернулся, полез во внутренний и… на моем лице расползлась гримаса разочарования.

— Черт… простите мужики… кажется… вчера все потратил на девушку…

А что еще я мог сказать? Дома забыл? Слишком уж избито, а так они, кажется, даже слегка опешили.

Карлик взглянул на клетчатого — в явном недоумении.

— На девушку? — вырвалось у него, будто бы у такого как я в жизни не могло быть девушки.

Я зажмурился, привлек на свою сторону всю имеющуюся фантазию — по Станиславскому, иначе бы точно не поверили, и представил как мы со Светой сидим в летнем кафе, а в конце вечера я расплачиваюсь последней оставшейся пятеркой. Не остается даже на такси. Я виновато улыбаюсь и развожу руками.

— По тебе и видно, — неопределенно буркнул мужик в светло-зеленой рубашке