Уомака напрягается.

– Ваш безрассудный эксперимент спровоцировал психотический эпизод у Мэри.

– Исследование, – поправил его Диамант.

Бледные глаза Уомака пристально смотрят на него.

– Это исследование, а не эксперимент.

Уомак моргает.

– Как бы вы это ни называли, я настаиваю, чтобы вы сосредоточились на других пациентах, – бросает он.

Диамант поднимает руку.

– Прошу вас, я ведь прекрасно помню о вашем высоком статусе. Однако мне кажется, что Комиссия призрения душевнобольных стоит не только выше меня, но и вас, верно?

Взгляд Уомака приобретает ошеломленное выражение.

– Они поручили мне это исследование.

– У вас множество других подходящих кандидатов среди пациентов, – отрезает Уомак. – Вы сами это сказали. Более чем достаточно для одного исследования.

– Но Мод – самый яркий пример травматической амнезии. – В глазах Диаманта вспыхивает гнев. – Даже в противном случае – если я начну работать с новым пациентом, это займет недели, месяцы.

Тогда Уомак подается к нему, глаза у него навыкате.

– Даю вам последний шанс, сэр. Если у Мэри случится малейшая вспышка насилия, я кладу этому цирку конец, хоть всю комиссию вызывайте! Благополучие пациентов мне представляется более важным, нежели результаты так называемого исследования. – Он преодолевает расстояние до двери широкими шагами и распахивает ее. – Надеюсь, что и вы, сэр, поставите здоровье моей пациентки превыше собственных амбиций, – и он делает нам знак покинуть комнату.

Диамант открывает рот, снова закрывает, и вот мы уже в коридоре, окутанные дымом трубки.

– Это правда? – спрашивает он, когда комната с Уомаком остается позади. – Из-за гипноза вы чувствуете себя хуже?

– Нет, нисколько. – Я вскидываю подбородок и ускоряю шаг, чтобы показать, как мне хорошо, что я абсолютно нормальна и здорова – физически и ментально.

– Никаких кошмаров, видений, ничего подобного?

Смех у меня выходит слишком громким. Эхо разносит его по коридору.

– Боже правый, конечно же нет. Все это осталось в прошлом.

– Хорошо, хорошо.

Тишину нарушают только наши шаги. Подбородок и Слива далеко впереди, ждут у подножия лестницы. Диамант останавливается.

– Вы и правда попросили нож?

– Я хотела наточить карандаш. – Заглядываю в его обеспокоенные глаза. – Грифель сломался, а мне нужно было рисовать.

– Так почему же вы этого не сказали? – со смехом спрашивает он.

– Уомак ни за что не разрешил бы мне оставить карандаш. Он считает меня слишком опасной.

Он кивает.

– Вы правда опасны?

Я не могу солгать Диаманту, особенно когда он смотрит мне прямо в глаза.

– Я не знаю.

– Возможно, ваши рисунки помогут нам это выяснить. – Он направляется к лестнице. – Рисунки могут рассказать очень многое.

Он хочет увидеть эти вырванные страницы, эти темные неровные линии, весь этот лишенный смысла хаос? И что они расскажут ему обо мне? Ничего хорошего, я уверена. А то, что я написала? Все, что я написала о Гарри?

Я тороплюсь, чтобы не отстать от него.

– Я принесу тетрадь в четверг.

До тех пор мне хватит времени, чтобы вырвать худшие страницы и затолкать их в щели между половицами.

– Мне бы хотелось взглянуть на них сейчас.

Он начинает подниматься по лестнице раньше меня. Нужно остановить его, но Подбородок и Слива что-то заметили, возможно, выражение моего лица, опять лицо меня предает. Они берут меня под руки. Выхода нет.

Диамант отсылает их, как только мы заходим в мою комнату:

– Можете возвращаться к своим обязанностям.

Слива уходит, но Подбородок не двигается с места.

– Доктор Уомак сказал…

Диамант поднимает руку.

– Я в полной безопасности.

Подбородок недовольна, ее губы вытягиваются в неодобрительную линию, но все же поделать она ничего не может. Ей остается только уйти, хлопнув дверью.

– Это Подбородок меня выдала, – жалуюсь я.

– Подбородок?

– Та санитарка, – я указываю на дверь. – У которой подбородки.

Губы Диаманта подергиваются.

– Вы уверены, что это была она?

– Она была рядом, когда я вспомнила о… о братьях.

Он подходит к окну и какое-то время не отходит от него.

– Тогда мы должны быть уверены, что ей не удастся сделать это снова. – Он оборачивается, улыбается, устраивается на стуле. – А теперь мне бы хотелось взглянуть на тетрадь.

Если я откажусь, он решит, что я хочу что-то скрыть, и начнет искать тетрадь, а еще, возможно, позовет других смотрителей на помощь – тогда они отберут у меня обе тетради и карандаш. Или я могла бы попросить его закрыть глаза и отвернуться, но он врач, а я сумасшедшая, в конце концов, так что он ни за что не согласится. Да и потом, с его стороны это было бы глупо, а Диамант не кажется мне глупцом.

Я подхожу к окну, вынимаю коричневую тетрадь из тайника и протягиваю ему. С мучительной неторопливостью он переворачивает одну страницу за другой, листает те первые старательно записанные мысли и воспоминания, плохо прорисованные, но узнаваемые отражения некоего подобия реальности. Я смотрю на них его глазами, вижу, что каждый рисунок мрачнее и хаотичнее предыдущего. Сердце колотится быстрее, когда он приближается к последним страницам.

– Мне легче вспоминать прошлое, когда я рисую, – громко поясняю я. – Тот дом, людей в нем. Я вспомнила многое.

Наверняка ему захочется услышать эти воспоминания. Он отложит тетрадь в сторону.

– Например, я вспомнила, как делала…

Он переворачивает страницу, еще одну, возвращается на одну – и так до последних, скомканных страниц. Он водит пальцем по вмятинам и разорванной карандашом бумаге. Вряд ли он найдет хоть какой-то смысл в этих неровных строках.

По моей коже катятся капли пота.

– В комнате слишком жарко, – замечаю я.

Он не слушает. Нет, он достает свою тетрадь из кармана и пишет, пишет и хмурится.

Я встаю.

– Мне нужно выйти, или я потеряю сознание.

– Садитесь, пожалуйста, – предлагает он. И я сажусь, обливаюсь потом и проклинаю себя, что не уничтожила тетрадь сразу, как только проснулась. Я могла разорвать эти страницы и выбросить из окна. Теперь слишком поздно. Диамант все прочел и смотрит на меня.

– Мне нужно рисовать, – говорю я. – Иначе я сойду с ума – еще сильнее, чем сейчас.

– Согласен.

– Поэтому мне нужен новый карандаш.

Он кивает. Но я не жду, что все будет так просто.

– И новая тетрадь.

Та с цветами. Конечно.

– Да… да, я забыла.

Но он не сказал, что даст мне карандаш. Кивок мог означать что угодно. Я могла неправильно его понять. Может, он и не слушал меня.

– Так мне можно новый карандаш?

Еще один кивок. Он смотрит вверх.

– Из последних страниц я не могу понять, что вы вспомнили. – Он вертит тетрадь то в одну, то в другую сторону. – Может, вы сами расскажете?

– Пока я рисовала, все исчезало, воспоминания