не угрожаю тебе ножом, а ты не вскрываешь меня этим дьявольским орудием.

– Посмотрим.

Он фыркает.

– Боже правый, да моя матушка тебя недооценила, верно? Глупенькая мышка?

Он смотрит на меня так, что мне становится жарко и приходится отвернуться.

– Могу я сесть рядом?

Мне стоит ответить «нет». Но я молчу.

Он садится близко, но не прикасаясь ко мне.

– Тебе вообще когда-нибудь бывает страшно?

– Не могу сказать. Самое страшное, что я могу себе представить, уже произошло.

И все же я действительно боюсь. Боюсь тех эмоций, что бурлят во мне. Нужно сосредоточиться на чем-то другом, иначе я выставлю себя на посмешище. Вон то дерево отлично подойдет, его кора кажется тускло-коричневой на первый взгляд, но если приглядеться, то она расцвечена множеством красок – лиловой, черной, бордовой, горчично-желтой.

Он дышит. Я слышу его дыхание, чувствую его тепло, кровь, несущую жизнь по его венам. Даже отсюда я чувствую, что его сердце колотится, как и мое.

Я слегка отодвигаюсь от него. Он выше меня и, судя по очертаниям мускулов под его рукавом, сильнее.

– А как насчет них? – Он показывает в сторону церкви.

– Призраки, имеешь в виду? – спрашиваю я. – Но ты же наверняка не веришь…

– Да нет же, – отрезает он. – Мои родители, дом, вся эта чертова… – Он раздраженно машет рукой.

– Нет, конечно, я их не боюсь.

– А Прайса? – Он смотрит вдаль, словно выглядывая его среди деревьев. Как же безупречна раковина его уха, со всеми изгибами и впадинами, и кожей, мягкость которой подчеркивает тень. Он смотрит на меня. – Ты не боишься его?

Его взгляд завораживает меня, рассеивает мысли.

– Я… – Прайс, мы говорили о Прайсе. – Я уже встречала таких людей – они изрекают Священное Писание, совершенно его не понимая, и видят недостатки во всех, кроме себя.

– Меня дрожь берет в его присутствии.

– Прайс – жалкий, злобный старик, но он безвреден. – Впрочем, вспомнив холодные глаза Прайса, я уже не так уверена в собственной правоте.

Гарри следит за кружащими в небе грачами.

– Он называет моего отца убийцей, но при этом сам злодей.

– Так увольте его. Наверняка, если ты расскажешь отцу о своих чувствах… – Я замолкаю, вспомнив о неприязни мистера Бэнвилла.

– Отец не верит ни единому моему слову. – Он бросает на меня беглый взгляд и сразу отводит глаза. – Однажды я сказал ему правду, которой он не хотел слышать. Эта ошибка дорого мне стоила. К тому же моя мать не позволит уволить Прайса. Они давние друзья, можно сказать.

Мне полагается засмеяться, но меня сковывает страх, и я не могу произнести ни слова. Молчание длится, пока не становится невыносимым.

– Скоро будет дождь. – Я собираю вещи и поднимаюсь. Мне хочется сказать: «Пойдем со мной. Говори, говори со мной не переставая, а я буду слушать тебя». Но вместо этого произношу: – Что ж, до свидания.

Он издает какой-то звук – то ли вздох, то ли смешок.

Туман поднимается от реки, когда я прохожу через церковный двор. Он окутывает надгробия. Темная фигура мелькает у церкви и исчезает. Кто-нибудь с более богатым воображением наверняка принял бы ее за призрак. И правда, их вполне можно вообразить здесь, особенно когда туман окутывает мир, погружая его в безмолвие.

– Значит, Гарри и его отец отдалились друг от друга? – спрашивает Диамант, когда я прихожу в себя.

– Да.

Он записывает что-то в блокноте и поднимает взгляд.

– Могли бы вы назвать своего нанимателя хорошим человеком?

– Да, он мне нравился. Он был… интересным. Немного странным, возможно, но он был добрым.

Диамант кивает.

– Тогда, вероятно, вина лежит на Гарри. В конце концов, это он преследовал вас с ножом.

– Нет. – Даже не знаю, почему я так в этом уверена. – Нет, точно нет. Гарри… Он был… – В голове совершенно пусто. – Даже не знаю.

На глаза наворачиваются слезы. Я утираю их, бросаю взгляд на Сливу – вдруг она заметила, но она безучастно смотрит в окно, будто спит с открытыми глазами. И хорошо. Не могу позволить себе показать слабость. Малейший признак слабости – и мне конец.

Диамант наливает чай, повернувшись ко мне спиной. Этот ритуал по какой-то необъяснимой причине производит на меня успокаивающий эффект – горячая золотистая жидкость разливается по чашкам, ложка звякает о фарфор.

Неужели это Гарри тащит меня за волосы из болота, позволяя затылку биться о камни и ветки? Страх, ужас, пришедшие из ниоткуда, сковывают меня изнутри, пригибают к земле, пока я не чувствую, что готова рухнуть на пол.

Диамант поворачивается – и вот у меня в руках горячий сладкий чай, и я чувствую себя лучше, еще не хорошо, но уже лучше. Ужас теперь обуздан, и мне почти удается забыть о нем. Почти.

Этим человеком из моих кошмаров не может быть Гарри. Глаза Гарри грозят опасностью, да, но иного рода опасностью, совершенно иного.

Глава 16

Сегодня я пишу о Гарри, о его глазах и скрытой в них опасности, о его руках и обкусанных ногтях. Диамант неправ насчет него, я уверена, но еще не до конца. Я должна вспомнить.

Я подробно описываю его: взъерошенные волосы, длинные конечности, темные глаза, черные ресницы на коже цвета слоновой кости. Описываю его взгляд, как от него одного воспламеняется мое тело, как он пробуждает во мне жажду чего-то греховного, чего не должна желать ни одна порядочная девушка. С каждым словом, с каждой буквой его образ размывается все сильнее. Он становится контуром, переставая быть человеком. Слов недостаточно, чтобы вернуть его, – и поэтому я начинаю рисовать. Я рисую его глаза по памяти, но они больше похожи на схемы, чем на глаза настоящего человека, и не имеют ничего общего с его глазами. Его руки, его пальцы. Но нет, они выходят либо короткими и щуплыми, либо длинными и тонкими с грязными ногтями, как у Прайса.

Бесполезно. Я до боли сжимаю карандаш. Должен же быть какой-то способ. Я закрываю глаза и вижу свою руку, а в ней лист бумаги, список живых существ – растений, лишайников и мхов. Я вижу, как бегу через церковный двор и мимо деревьев.

* * *

Вот и болото, а там Гарри – стоит среди боярышника. Он наблюдает за мной прищурившись, в его глазах угадываются те же нечестивые мысли. Медленно, о