Шрифт:
Закладка:
Эти двое смеются. Как же они довольны собой. Если бы мне только удалось высвободить руки, я бы остановила их смех. Если бы я только…
Ребро ладони давит мне между лопаток.
– На колени.
– Нет.
Мои ноги прямые. Они не согнутся – только не перед этими чудовищами.
– На колени.
Да, этот голос, этот акцент. Где-то я его уже слышала… где-то давно, еще до… Похожая на мышь санитарка все давит и давит мне на плечи. Она слишком сильна. Колени с глухим звуком ударяются об пол, и перед моим лицом оказывается вонючее ведро с помоями. Я отворачиваюсь, но оно все приближается, и я абсолютно бессильна. Желудок сжимается. Рот наполняется сладкой слюной, внутри все поднимается – мой ужин, обед. Они держат меня над ведром, не давая выпрямиться и заламывая руки. Меня рвет снова и снова, пока внутренности не начинает жечь изнутри и скручивать болью, и наконец из меня уже не выходит ничего, кроме горькой слизи.
Наконец-то меня отпускают. Плечи болят. Пальцы так онемели, что кажется, будто их колют иголками и булавками. У меня больше нет сил, чтобы напасть на них. Я не могу пошевелиться, чтобы подняться с пола, так что карандаш бессилен, абсолютно бесполезен.
Я разгибаю руки, чтобы восстановить кровообращение, и вижу, как другие белые пальцы сгибаются и разгибаются в дверном проеме на кухне.
– Подымайся.
Санитары поднимают меня и укладывают на кровать.
– И больше никаких разговоров о ножах.
– Нет, – говорю я. – Простите.
Они обмениваются самодовольными улыбками. Даже не сомневаюсь, что они хвалят себя за отлично выполненную работу, но я по-прежнему жива, и наверняка Уомак в ярости от этого. Наверняка он наблюдает за происходящим и злится, что его план не сработал.
Я знаю, что он наблюдает за мной даже после ухода санитаров. У меня чутье на такие вещи. Если хорошенько приглядеться к отверстиям в стенах, то можно увидеть, как его глаз рассматривает меня. Меня пробирает дрожь. Я вырываю два листа из тетради. Делать это больно, но необходимо, а Диамант все поймет. Я проверяю щели в стенах. Их несколько между окном и стеной, и еще там, где тянутся трубы. Я засовываю клочки бумаги в каждую, даже не приглядываясь, просто на всякий случай – его глаз, желтовато-белый и размытый голубой круг, и черная дыра в центре, смотрит на меня.
Я ложусь на кровать, закрываю глаза и пытаюсь представить, что я у реки, захожу в ее воды и меня уносит течением. Я погружаюсь в сон и открываю глаза от странного света из окна.
Ночное небо мерцает потусторонним фиолетовым оттенком. Я иду босиком по холодному полу. Открываю окно. Щеколда поддается, срывается с рамы и падает во двор для прогулок, слышно, как металл звякает о камень. Теперь я могу дышать, дышать этим фиолетовым воздухом, таким сладким и спокойным. Подаюсь к окну и перегибаюсь через подоконник.
Что это там движется во дворе? Там, под окном. Это Уомак… Уомак словно паук карабкается по водостоку. Он смотрит вверх, и его бледные, налитые кровью глаза останавливаются на мне. Он переставляет одну руку за другой, поднимаясь все выше и выше, как паук. Слишком быстро. Слишком быстро.
Я пытаюсь закричать, но изо рта не вырывается ни звука. Его пальцы цепляются за подоконник, ко мне приближается лицо с холодными пустыми глазами.
– Ты никогда не выберешься отсюда, – шипит он. – Я этого не позволю.
Я бегу к двери, дергаю за ручку, тяну на себя изо всех сил.
Он смеется.
Дверь заперта. Конечно же. Никто не спасет меня. Должна была уже сама обо всем догадаться. Никто и никогда не придет. Я должна сама спасти себя.
Его голова уже пролезла в окно, а за ней и шея, плечи, руки – он вот-вот проберется в комнату.
Я надавливаю на его голову, выталкиваю из окна. Его короткие пальцы впиваются в мою руку.
Он тащит и тянет меня в окно, но я не поддамся. Оконный карниз давит поперек живота. Я не поддамся. Ни за что, только не ему. Один за другим я отрываю его пальцы от руки, впиваясь в них ногтями.
И один за другим они поддаются – он падает спиной вниз, вытягивая конечности в разные стороны, как морская звезда. Он все летит и летит вниз.
Я сбегаю по окутанной темнотой лестнице. Лестница выписывает все новые и новые круги, уводя меня все ниже и ниже, потом я попадаю в коридоры с облупившейся краской на стенах, а оттуда во двор и вижу его – конечности скрючены и изломаны, разбухший багровый язык вывалился изо рта.
Мертв. Он мертв, а я свободна. Я переступаю через его переломанное тело – и передо мной открываются поля и холмы, деревья и целая жизнь. Я свободна.
Оборачиваюсь, чтобы взглянуть на него в последний раз, но тела больше нет. Двор пуст, в нем остались только боярышник и пчела.
Глава 17
Желудок болит при малейшем движении, заставляя меня то и дело просыпаться. Когда небо начинает светлеть, я чувствую облегчение. Кошмар до сих пор кажется таким реальным, пусть и невозможным – окно закрыто, а надоедливая щеколда по-прежнему на своем месте. Я сажусь на кровати, выбираюсь из постели и осторожно пересекаю комнату. Я толкаю окно. Щеколда, как и раньше, позволяет едва-едва приоткрыть его. Значит, это просто дурной сон – как будто это в новинку для меня, и все же в нем есть что-то от предвестия. Может быть, Уомак действительно умер прошлой ночью. Моя жизнь стала бы гораздо лучше без него.
– Как самочувствие доктора Уомака? – спрашиваю я, когда Слива приносит мне завтрак.
Она хмурится.
– Я думала, что он мог умереть.
– Такой же живой, как и мы. – Она смотрит на меня, как остальные смотрители, когда собираются сделать мне укол.
– Хорошо, – громко произношу я. – Это очень хорошо. Тогда можно не волноваться.
У двери появляется Подбородок.
– Доктора хотят ее видеть. – Она поднимает брови.
– Придется подождать, – говорит Слива. – Она еще не завтракала.
– Диамант знает, что меня отравили? – спрашиваю я.
Подбородок хмыкает.
– Отравили? У нас ты получаешь только то, что тебе по заслугам полагается, девчонка. Ни больше, ни меньше. – Она кивает – два подбородка, потом три и снова два.
Губы Сливы вытягиваются в тонкую
