Шрифт:
Закладка:
– И поэтому вы держитесь на отдалении от дома?
Его брови ползут вверх.
– А вы любопытны. Это прекрасное качество для ученого, но в любой другой области может обернуться для вас опасностью.
– Вы пытаетесь меня напугать?
Так и есть. Его губа подергивается.
– Этот дом видел слишком много горя, – продолжает мистер Бэнвилл. – Смерти, холера, чума, самоубийство.
Он возвращается к полке с банками.
– Самоубийство?
Он становится неподвижен, как изваяние.
– Моя первая жена. – Он откашливается. – У нее были слабые нервы.
– Мне очень жаль. – Я перешла черту, причинила ему боль своими вопросами и любопытством.
– С тех пор прошло очень много времени. – Банка звякает, ударяясь о соседнюю, когда он сдвигает их на место. – Когда она была с нами, этот дом был совсем другим. Вы бы его не узнали.
Так значит, матерью Гарри была эта несчастная, беспокойная женщина. Конечно, Имоджен все-таки слишком молода, Гарри совершенно не похож на нее, и потом им как-то неловко в обществе друг друга, они держатся не как мать и сын. Между ними есть какое-то напряжение. Возможно, это старое соперничество за любовь мистера Бэнвилла.
Сироп пригорает. Я снимаю кастрюлю с огня.
– Старайтесь не разгневать Прайса. – Он спокойно задвигает банку обратно на полку. – Его нрав непредсказуем.
Глаза, на меня смотрят желтые глаза. Я отворачиваюсь к окну, небу, деревьям и нормальному миру.
– Прайс меня не пугает.
Мистер Бэнвилл ворчит.
– Этот человек – настоящая бочка с порохом. Провоцировать его – глупая затея.
Прайса провоцирует сам факт моего существования, но беспокоит меня даже не его ярость. А взгляд, когда его глаза блуждают по моему телу. Если я выхожу в огород, то он уже там, вскапывает землю, сажает семена, его промасленное ружье прислонено к двери сарая. Если я выхожу во двор, то он в конюшне, возится с лошадью, или полирует повозку, или чистит инструменты, или подметает сарай. И чем бы он ни был занят, он прекращает любую работу, едва завидев меня. Несомненно, он делает это, чтобы вывести меня из себя, но для этого понадобится нечто большее, чем ненормальный слуга.
До окна доносится голос Гарри. Он выходит из дома, возможно направляется на болото. Я пересекаю комнату под тем предлогом, что у меня закончились пластины. Он внизу, курит, ходит взад-вперед, склонив голову.
Он поднимает глаза, и наши взгляды встречаются. Меня охватывает дрожь, и я делаю шаг назад. Может быть, он все-таки меня не заметил? В конце концов, здесь темнее. Человек ведь имеет право просто стоять у окна и любоваться открывающимся видом. Нужно было все-таки улыбнуться, или помахать, или притвориться, что я не видела его, и открыть окно. Как же глупо с моей стороны просто отступить в комнату, будто я что-то скрываю или подглядываю за ним. Лицо вспыхивает при одной мысли об этом.
– Мальчишка еще здесь? – спрашивает мистер Бэнвилл.
– Это Гарри.
Он хмыкает.
– Будь осторожна – он тоже непредсказуем.
– Я думала, он ваш сын.
– Так и есть, к моему стыду. Вы закончили с пластинами?
– Осталась последняя.
Я тороплюсь к своему рабочему месту и пытаюсь сделать поперечный срез стебля, но руки дрожат, почти как у мистера Бэнвилла. Что со мной происходит? Может быть, всему виной этот дом. Может, он действительно проклят.
Я смотрю на увядающие листья и стебли вокруг. Эти растения умирают, гибнут от моей руки, и мне вдруг становится плохо от их смерти, я тоскую по жизни, по всему живому, по болоту.
Как только Прайс приносит обед мистера Бэнвилла, я торопливо спускаюсь по ступеням, пересекаю весь дом и попадаю в прихожую. Натягиваю пальто и шляпу и спешу к дороге, пока не успела передумать. Я должна изучить все растения. Болото не принадлежит одному Гарри. Я имею полное право там находиться.
Сильный ветер гонит тучи по синевато-серому небу, но здесь боярышник надежно укрывает меня от его порывов. Мне должно быть легче от того, что его здесь нет, и все же я не испытываю облегчения. Как же это нелепо – чувствовать разочарование по такому поводу. В конце концов, меня предупреждали, что ему не следует доверять. Я должна испытывать страх, но вместо него меня охватывает волнение.
Я сажусь около ручья и достаю из сумки альбом для рисования и карандаш. Вода журчит, в деревьях птицы хлопают крыльями, но больше ничто не нарушает тишину и спокойствие. В воздухе разлит сладкий аромат. Фиалки. Я придавила несколько цветков, но рядом растут и другие, их робкие чашечки нежны и красивы. Срываю одну, кладу на колени и достаю скальпель из сумки.
Треск сломанной ветки нарушает тишину. Он осторожен и ступает легко. Будь я занята рисованием, могла бы и не услышать его. Это он, я знаю. Я уверена, что это он.
– Что ты делаешь? – Наверняка ждет, что я вздрогну.
– Сижу, – отвечаю я. – Дышу, слушаю.
– Что?
– Тишину.
Его лицо остается бесстрастным. После долгой паузы он произносит:
– И всё?
– Да, а что?
Он достает из кармана серебряный портсигар и делает им жест в мою сторону.
– У тебя в руках нож.
– Это скальпель – для препарирования растений.
Он кивает.
– Я-то ожидал, что ты будешь рисовать красивые картинки, как обычная девушка. А ты, оказывается, растения убиваешь.
Я смеюсь.
Он отводит взгляд, открывает серебряный футляр. Дрожащими руками достает сигарету.
– Не боишься?
– Тебя?
Он кивает.
– А должна?
– Я угрожал тебе ножом, так что… – Он поднимает брови.
– Ты бы поймал меня, если бы захотел.
– О, я хотел, – усмехается он. – Поверь мне на слово, хотел. – Его рука дрожит, когда он кладет сигарету между губ и раскуривает ее. Ногти обкусаны до крови, кончики пальцев обветрились.
– Чтобы убить меня?
– Может быть. – Синий дым вьется, скрывая его лицо. – Может. Не знаю.
– Ты застал меня врасплох, – говорю я. – Если бы ты попытался сделать это сейчас, я бы не стала убегать, а выбила бы нож у тебя из рук. – В этот момент он переводит взгляд на мой скальпель. – Полагаю, что и ты тоже.
– Тогда мы понимаем друг друга.
– Без всяких сомнений, – произносит он, склоняясь в насмешливом поклоне. – Предлагаю уговор. Я
