Шрифт:
Закладка:
Все исчезает. Болото, деревья, Гарри – исчезает все.
Лишайник и мох, записываю я. Вижу запись, сделанную бисерным, судорожным почерком мистера Бэнвилла, вижу ее так же ясно, как если бы она лежала передо мной, но больше ничего нет, абсолютно ничего. Я рисую окно, но это не более чем мое окно с ненавистной задвижкой, и не позволит мне вернуться в прошлое. Тогда остается решетка или стул. Рисую их, и прошлое отдаляется все сильнее. Мертвый жук застыл на спине – может это подойдет? Он запросто может оказаться одним из образцов мистера Бэнвилла, в конце концов, это заставит меня вернуться в лабораторию, а там я смогу найти Гарри. Тогда я найду его.
Ничего. Есть только эта комната, этот спертый воздух. Прошлое – тускло, плоско, безжизненно, будто оно принадлежит кому-то другому, оно остается бледным и незначительным, обыденным, не представляющим для меня никакого интереса.
Мои рисунки делаются неровными и мрачными. Карандаш прорывает бумагу. Воспоминания по-прежнему ускользают. Каждый взмах карандаша вычеркивает очередной образ. Где он? Куда же он исчез?
– Гарри, – шепчу я. – Гарри, вернись.
Но его нигде нет. Я должна заставить его вернуться. Я нарисую его на этих последних драгоценных страницах, и на этот раз все точно получится. Нарисую это лицо и губы. Я заставлю его прийти ко мне.
Я нажимаю карандашом на бумагу. Треск. Графитовая линия обрывается. Зияющая черная дыра смотрит на меня.
Грудь содрогается. Больше я ничего не смогу нарисовать. И застряну здесь навечно. Нет, если я найду грифель, то буду рисовать им. Дрожащие пальцы шарят по одеялу, по кровати. Ничего. По складкам юбок. Пожалуйста, будь там. Пожалуйста. Ничего.
Что это было? Что это за стук? Грифель ударился о дерево, о половицы.
Спрыгиваю с кровати. Он там. Должен быть! Свет такой тусклый, он меркнет с каждой секундой. Встаю на колени и ползу. Задеваю каждую неровность, каждую щепку. Нужно найти его. Щепки впиваются в пальцы, в колени.
Грифеля нет.
Я снова сажусь, стараясь успокоить колотящееся сердце. В карандаше должен быть еще грифель. Не мог же он весь исчезнуть. Я ковыряю зазубренный кончик карандаша, пока пальцы не начинают кровоточить.
Дверь открывается. Это Подбородок с моим ужином. Она опускает его на стол, повернувшись спиной ко мне. Делает какую-то запись в моих бумагах.
– У меня сломался карандаш, – говорю я.
Она хмыкает.
– Грифель. Он сломался.
Может, она оглохла? Я пересекаю комнату и подхожу к ней так близко, что могу разглядеть длинные волоски на ее шее.
Она подпрыгивает, роняя бумаги, но быстро приходит в себя. Санитарка подбирает их и пристально смотрит на меня. Все-таки она гораздо крупнее и привыкла швырять меня из стороны в сторону когда ей вздумается. Несмотря на это, ее правый глаз дергается.
– Мне нужен нож, – требую я.
– Нож?
– Да, знаете, такая острая штуковина.
Я подбираю карандаш, чтобы показать ей сломанный конец, но она отступает к двери. Ее лицо бледнеет, смертельно бледнеет, на лбу выступают бусины пота.
– Неважно себя чувствуете, Подбородок?
Я делаю шаг в ее сторону и протягиваю руку.
Она распахивает дверь и смотрит на меня так, будто я привидение.
– Вы плохо выглядите! – кричу я, когда она захлопывает дверь.
Ее шаги гулко разносятся по коридору. Видимо, ей стало совсем плохо, либо она просто побежала за ножом для меня.
Я сижу и жду. За дверью кто-то поет. Выглядываю вниз во двор, но там пусто. Возможно, кто-то в поле? Прижимаюсь ухом к окну. Пианино и дрожащий голос. «Птичка-певунья в золотой клетке…»
Опять эта песня. Я забираюсь в кровать, зажимаю уши и громко напеваю, чтобы заглушить ее. Всего этого нет, эти галлюцинации не могут продолжаться вечно. В конце концов певица устанет, потом придет ее возлюбленный, она уведет его к себе в постель и тогда…
А вот и чьи-то шаги! Кто-то идет. Наверное, Подбородок с моим ножом. Я вскакиваю с кровати, когда открывается дверь, но это не она. Эти две санитарки мне незнакомы. Они крупнее других врачей, у них огромные руки, а в глазах злоба.
– Вы принесли мой нож? – Я обращаюсь с улыбкой сначала к седой, а потом – к мускулистой.
Почему они так наступают на меня? Почему не говорят ни слова?
Я проталкиваю карандаш в рукаве ближе к запястью.
О нет, они уже слишком близко. Мои пальцы разрывают манжет, но карандаш застрял, зазубренная деревяшка зацепилась за ткань. Я заталкиваю его обратно в рукав. Да-да, он наконец свободен.
Огромные руки тянутся ко мне.
– Я ничего не сделала!
Кончик карандаша почти здесь, вот он – уже щекочет ладонь. У меня почти получается выхватить его.
И тогда седая санитарка заводит мне руки за спину.
– Я не…
Она оттаскивает меня от кровати.
– Я не сделала… – Отбиваюсь со всей силы. – Я ничего плохого не сделала!
Продолжаю бить ее по голеням, но она не реагирует – она слишком велика, слишком сильна.
Я перестаю бороться. Они, конечно, сильные, но вполне возможно обе просто глупы. Если она отступит хоть на мгновение, мне больше не надо, карандаш окажется у меня в руке – и вот тогда им непоздоровится.
– Простите, что ударила, – говорю я. – Я приняла вас за сумасшедших.
Она выкручивает мне руки с такой силой, что, кажется, сейчас оторвет их. Я снова проезжаюсь каблуком по ее голени, но не добиваюсь ничего, кроме резкого выдоха. Она неуязвима.
– Послушайте, отпустите меня на секунду, и я все объясню.
Карандаш снова на месте, утыкается зазубренным концом в руку. Если бы я только могла дотянуться…
Мускулистая что-то зажала в руке. Мензурка. И в ней… О, это снова та светлая жидкость с тошнотворным запахом! Та самая жидкость, которой меня напоили после обливания. Уомак пытается меня отравить. Теперь мне все ясно.
Она задирает мой подбородок.
Не буду глотать это. Не буду. Мензурка режет мне десны.
– Открой рот. – Она дергает меня за волосы. – Открой.
Она свернет мне шею или выдавит зубы и затолкает их в горло. Мне не победить. Светло-коричневая жидкость заливается в горло, никак не вздохнуть. Ее так много. Невероятно много. Воздух врывается в легкие, а вместе с ним и жидкость. Я давлюсь кашлем, а она по-прежнему не ослабляет хватку.
Как только мне удается отдышаться, я сплевываю, чтобы избавиться от привкуса.
– Что же вы за подлые существа? Я все расскажу Диаманту.
Это лицо. Это лицо с близко посаженными глазами –
