на прохладу раннего утра. Я чувствую, он зовет меня.

В коридоре появляется Имоджен.

– В комнате надо прибраться, – приказывает она.

Я убирала малую гостиную вчера, она даже не успела стать грязной. Теперь мне нужно вычистить все снова, развести огонь и привести в порядок занавески. Она как будто знает, как будто нарочно не дает нам видеться.

Проходит целый час, прежде чем мне удается сбежать, я спешу через дорогу запыхавшаяся, взмокшая и перепачканная. Интересно, что подумает Господь, когда увидит, как я подхватываю юбки и бегу мимо церкви? Мимо спящих мертвецов? Возможно, он смотрит в другую сторону. Наверное, он занят где-то еще. Пожалуйста, пусть он будет занят где-то еще.

Гарри шагает вдоль берега, размахивая незажженной сигаретой.

– Извини, – выдыхаю я. – Твоя мать, она…

Он притягивает меня к себе, смотрит в глаза.

– Я не могу вынести разлуки с тобой. – Может, он говорит это серьезно, а может – нет. Его улыбка настороженная, неуверенная. – Когда-то я видел в тебе только преходящее увлечение, способ развеять скуку. Теперь я не могу представить жизни без тебя.

– Без меня? Глупого серого мышонка?

Он отводит взгляд, смотрит в сторону дома.

– Не говори о ней.

– Что-то не так?

Он целует меня.

– Тш-ш… – Еще один поцелуй. – Никогда не говори о ней. – Еще один поцелуй, и еще, и я теряюсь, забываю об Имоджен, обо всем, кроме его рта, его тела.

Он отстраняется. Какие же у него темные глаза, почти черные.

– Скажи мне, что не так, – прошу я.

Он качает головой и целует меня, но его поцелуи стали другими – не жаркими и неистовыми, а нежными и сладкими, от них на глаза наворачиваются слезы. О, пусть эта любовь не кончается никогда. Пусть она длится вечно. Пусть он никогда не устанет от меня, никогда не обратится к другой, никогда не насытит этот неутолимый голод.

– Ты – единственное светлое, что есть в моей жизни, – признается он позже. – Все остальное – отравлено.

Я не спрашиваю, что он имеет в виду, но мысленно продолжаю задаваться этим вопросом.

Над болотом поднимается туман, призрачный и прекрасный. Золотое лето близится к завершению. Мы лежим обессиленные в объятиях друг друга. Среди деревьев мелькает тень. Сердце пропускает удар. Недалеко от нас прошел человек, совсем близко.

– Там кто-то есть. – Неуклюжими пальцами я застегиваю пуговицы на лифе, оправляю юбки.

– Где?

Мое сердце замирает.

– Это был Прайс. Думаю, это был Прайс. – Я указываю на сплетение колючек и боярышника. – Вон там.

– Там никого нет, – возражает Гарри. – Это просто ветер колышет ветви. Смотри.

Он указывает на ветви – действительно, они склоняются и качаются на ветру, что отбрасывают тени по сторонам.

– В любом случае, они бы изодрали его в клочья.

Он прав. Конечно, прав. Там нет ничего, кроме ветра, это он колышет ветви. Гарри притягивает меня к себе и целует в макушку. Щекой я чувствую, что его сердце колотится словно в лихорадке.

– Ты знал многих женщин? – спрашиваю я.

Его сердцебиение учащается.

– Да, – отвечает он. – Но не таких, как ты.

Его ладонь скользнула в мою. Как она дрожит. Он сжимает мою руку, она все еще дрожит.

– С тобой я чувствую, что, возможно, все же не окончательно проклят.

– Почему ты должен быть проклят?

Он отворачивает лицо, отнимает руку и бросает горький смешок.

Я смотрю на его профиль и жду, но с безупречных губ не слетает ни слова.

– Это все холод. – Я дрожу как бы в подтверждение сказанного. – Он испортил тебе настроение.

– Да. – Он тепло улыбается мне, и я отвожу взгляд. Его глаза наполнены ужасом, отчаянием и страхом, и мне не вынести этого взгляда.

– Это холод, – повторяю я. – Только холод. И не более того.

Глава 19

С тех пор как появился карандаш, мне уже не до сна. Все ночи заполнены Гарри, и дни тоже. Санитарки, что приходят и уходят, лекарства, даже шум из соседней палаты не могут отвлечь меня. Все мои мысли – о нем, только о нем и ни о чем другом.

Приходит четверг. Оттого что свинцовое небо заслоняет солнце, на улице темно, как ночью, но в комнате Диаманта всегда светло и уютно.

Слива оправляет передник и направляется к своему привычному месту.

– Может быть, вы вернетесь через час или около того, – предлагает Диамант, – чтобы отвести Мод обратно?

– Вернуться? – Она застывает с открытым ртом.

– Смотрителю нет нужды оставаться во время сеанса, уверен, вам и без того хватает работы.

Уходя, она бросает тоскливый взгляд на огонь в камине.

– Удалось вспомнить что-то новое? – обращается ко мне Диамант, когда за ней затворяется дверь.

– Да. Да, все по-прежнему. Я работаю в лаборатории, готовлю отвары и так далее.

– А Гарри?

Я вглядываюсь в окно.

– Как и раньше.

Лицу становится жарко.

– Никакой агрессии? Насилия?

– Нет. – Нужно взглянуть ему в глаза, иначе он мне не поверит. – Нет, он нежен. Я думаю, нас видел Прайс, – говорю я, чтобы прервать молчание. – Гарри сказал, что там никого не было, но…

– Ваш инстинкт говорит вам иное?

Я киваю, а вот и он в углу – Прайс, а в моих волосах, в одежде запутались водоросли, и на мне запах Гарри.

О, и в каком я виде! Я опускаю юбки. Слишком поздно. Слишком поздно.

– Мод? – говорит Диамант.

Пальцы путаются в пуговицах лифа, приходится просто стянуть его. Он смотрит, смотрит на меня своими черными глазами.

– Что такое?

Гнилостное дыхание Прайса обжигает лицо.

– И вместе они погрязли в скверне! – восклицает он. – День провозвестников Твоих грядет.[15]

– Мод?

– Ничего. – Я все еще чувствую этот запах, эту вонь, но рядом только Диамант и больше никого. – Абсолютно ничего. – Стараюсь держать руки неподвижно. – Я кое-что вспомнила, вот и все.

Он кивает и хмурится.

– Вы вспомнили Прайса?

Меня пробирает дрожь.

Глаза Диаманта сужаются. Он подходит, чтобы сесть передо мной, надевает кольцо на палец.

Я не хочу возвращаться туда, особенно когда где-то там поджидает Прайс, но прежде чем я успеваю это сказать, искра уже начинает раскачиваться перед глазами влево-вправо, влево-вправо.

Долгий день клонится к вечеру. Я предпочла бы оказаться на болоте с Гарри, а не блуждать по полям в поисках белого навозника или гигантского головача[16],