Шрифт:
Закладка:
– И?
– Слава богу, это не восприняли всерьез.
– Ну да. А то б вас выслали из России.
– У меня был бы шанс стать президентом Украины.
– Не, по пятой вы бы не прошли.
СRYSTALинская
– Недавно по ТВ прошел очень тонкий сюжет про вашу первую жену, Майю Кристалинскую. Вы там так тепло про нее рассказывали.
– Она была удивительно талантливым и одаренным человеком. Притом что не имела никакого музыкального образования.
– В отличие от вас.
– А что было у меня? Два класса музыкальной школы по классу виолончели.
– У других не было и этого.
– Но, как видите, выясняется, что можно и без образования.
– Вы с ней недолго прожили.
– Полгода. А потом расстались. Без ссор. И сохранили хорошие отношения.
– Говорили, что вы на ней женились на спор.
– На спор? Это не было спором… Все было иначе. Я услышал, как она поет…
– О, я тоже помню этот голос…
– Это было в ЦДРИ, играл оркестр под управлением Саульского, а она пела – великолепно. Я до сих пор люблю женщин с хорошим музыкальным слухом.
– А ноги и все такое прочее?
– Плюс она была очень хорошенькая. Я на нее запал. И мой друг Юрий Кадашевич, он не даст соврать, говорит: «Аркан, а слабо тебе жениться на ней?» – «Не слабо». И так случайно получилось, что мы познакомились, и я на второй день сделал ей предложение.
– Со мной такое тоже бывало… (Два раза.)
– И она согласилась. Это был 1957-й, я закончил уже мед, а она – МАИ и работала в КБ у Яковлева. Она была старше меня на год. А через полгода стало ясно, что это ошибка.
– У вас осталось чувство, что это трагедия всей жизни?
– Нет. Ошибка не была трагической. Это было – и прошло. Я был тогда никем, и она никем.
– Кто был никем, тот станет всем.
– Потом она стала великой певицей. Она с самого начала подавала надежды, я был рад ее успеху. Она его заслуживала.
Вася и Пьер
– Еще одно громкое ваше произведение уровнем не ниже «Оранжевой песни» – это ваш сын Вася.
– А. Надеюсь, что это лучшее мое произведение. Ему в тягость эти телерепортажи, хотя он делает их очень профессионально. И поэтому он сейчас контракт с НТВ наполовину сократил. Он литературно очень одаренный: сделал прекрасный перевод романа «Полная иллюминация». Это литература высочайшего класса. Недавно Вася перевел еще один роман, который скоро выйдет, того же автора. Думаю, что Вася на пороге создания своего собственного романа. Ему сейчас сорок, уже пора…
– А вы чем занимались в его годы?
– Это был, значит, 1973-й… Мы с Гришей в том году сделали в Театре Сатиры замечательную работу, она стала брендом: «Маленькие комедии большого дома». Смешная пьеса. По содержанию она не соответствовала тому времени, но тем не менее каждое 7 Ноября ее запись крутили по ТВ. Там же были такие великие актеры! Миронов, Державин, Ширвиндт, Папанов, Пельтцер… Кстати, 1973-й – это был последний год нашей совместной работы с Гришей Гориным. Мы решили разбежаться. Это не было ссорой. Просто мы стали себя ловить на том, что самое лучшее, что каждый из нас придумывал, он не вываливал в общий котел, а берег для себя.
– Может, Ильф с Петровым тоже бы разбежались, проживи они подольше.
– Может быть…
– Аркадий Михалыч! Вот смотрите. Вы – русский писатель. Один сын у вас американец. Другой сын – француз. Просто глобализация какая-то!
– Да, глобализация… Французский сын – результат одного моего осознанного длительного романа. Она была убежденной галломанкой. И католичкой. Когда она была беременна, ее духовник сказал: «У тебя будет сын, его надо назвать Пьером и отдать учиться в Парижский университет». Когда мальчику исполнилось два года, она вышла замуж и уехала во Францию. Пьер говорит по-русски прекрасно, но он, с его европейской наивностью, – абсолютный француз. Я летал туда к нему на свадьбу… И можешь себе представить, на свадьбе я познакомился с очень интересной женщиной. Как-нибудь в другой раз про это.
Медицина
– Аркадий Михалыч! Вы были врачом. Вы сейчас могли бы кого-нибудь вылечить?
– Нет-нет. Диагноз поставить я могу, у нас в первом меде была очень сильная система диагностики – о-о-о! А лечить бы не взялся. Вообще же моя самая большая заслуга перед нашей медициной в том, что я в ней всего три года проработал, а не больше.
– У вас есть свое кладбище, как у всякого врача? Залечили кого насмерть?
– Нет, но я был свидетелем. На моих глазах это происходило. Я проходил практику в 24-й больнице, это на углу Каретного Ряда и Бульварного кольца. У меня был больной с язвой желудка, архитектор известный. Человека вроде вылечили, и он должен был выписаться в одиннадцать утра. Его пришли забирать родственники, они принесли цветы и две корзины яблок, чтоб отблагодарить медиков. И тут дежурная сестра зовет меня к больному. Я подбегаю, смотрю на него и понимаю, что у него тяжелейшее желудочное кровотечение.
– Как вы это поняли?
– Ну, глаза закатились, пульс никакой… Я держу его за руку и, чтоб пробиться к сознанию, говорю: «Вы слышите меня, вы слышите? Как меня зовут?» Он сказал, очень тихо: «Аркадий Михайлович». Это были его последние слова. Врач мне говорит: «Идите и сообщите эту весть родственникам».
– А корректно было посылать практиканта?
– Да. Пусть знает – это же медицина… Ну, я пошел и сказал. Этого я никогда не забуду…
– Вы пошли в медицину спасать человечество и лечить нищих негров, как Швейцер, или это был бизнес-проект, верный кусок хлеба?
– Ни то ни другое. Я в восьмом классе увлекся Павловым – рефлексы, собаки, в таком духе. И по наивности своей не предполагал, что для этого надо идти в мед. Но проблемы в этом не было: я закончил школу с медалью. Но один мой друг меня сбил, и я пошел с ним поступать в Геолого-разведочный, на геодезический факультет.
– С гитарой, типа, у костра.
– Тогда все только начиналось! Я отдал документы, но меня мандатная комиссия…
– …по пятой.
– …и по отсидке отцовской (за финансы), по всем делам. И я еле успел подать заявление
