– Красивый термин.

– «Безочарование Баратынского» – это, по-моему, Белинский так сказал. Надо проверить (и это я взваливаю на читателя – И. С.). И у Бродского – безочарование, скепсис, агностицизм; это все современно. Мне понятны сегодняшние попытки опрокинуть Броского: народилась новая генерация поэтов, которая хочет застолбить свое место. Это нормальная ситуация, но она к Бродскому не имеет отношения. Бродский очень хороший поэт – только несколько не русский, в том смысле что безрелигиозный.

– И обманул он нас.

– Нас? Обманул? Нас непросто обмануть…

– Ну как же, «на Васильевский остров я приду умирать», а сам умер в стране НАТО.

– Ваша правда…

– Видите как – тюрьма, ссылка, высылка… Так получаются большие поэты.

– Ссылка, конечно, на него повлияла. Он увидел, что кроме питерской интеллигенции, которая пьет и рассуждает о Прусте, есть еще не-питерская не-интеллигенция, которая ходит в ватниках и пашет землю. Для него было очень полезно увидеть это.

– А вы и так видите во Владимирской области.

– Да, вижу! У меня как бы добровольная ссылка.

– Люди вашего калибра и направления тут и на Западе – это кто?

– Про Запад я ничего не знаю. А здесь… Я рос и как-то формировался с Алексеем Парщиковым. С Иваном Ждановым, очень интересным поэтом. Еще – Игорь Иртеньев. Нина Искренко, покойная. Кабаков, Пелевин, Сорокин – интересные писатели.

Отец

– Эта история с вашим отцом, который считался погибшим, а потом объявился…

– Он умер. Отец не принимал участия в моей жизни и потому не хотел со мной встречаться. Это его новая жена настаивала на этой встрече. Я бесконечно встречу откладывал, и отец умер без меня. Ситуация печальная… Мама говорила, что в 1966 году он умер, уехав в экспедицию. И вот через много лет он объявился…

– Вы еще долго сомневались – отец это или нет.

– По-моему, все-таки отец. Он перед смертью прислал мне старую фотографию, мою с ним, – думаю, это фальсифицировать невозможно. Какая-то история странная.

– Как будто из фильма Сокурова, снятого по сценарию Арабова.

– Произведениям вообще свойственно овеществляться и материализовываться. Вот я написал сценарий «Ужас…» (мы про него уже говорили) – про то, как на чужую площадь пришли какие-то люди. А сейчас приходит мне казенная бумага, и там написано, что у меня в квартире еще прописана какая-то гражданка Голицына. Что за Голицына – никто не знает! То ли сбой в компьютере, то ли афера… Елки-палки, вот тебе и материализация сюжета сценария!

– Да, вам надо было написать про миллионера, молодого и красивого, который живет на своем острове и его все любят. Пусть это материализуется! Напишите же о счастье, красоте и здоровье!

– Хорошо.

Аркадий Арканов: «Путин смотрел мне в глаза»

Арканов-старший (отец тележурналиста Васи Арканова) в свои семьдесят пять чувствовал себя получше, чем многие молодые читатели. Из крепких напитков предпочитает водку, не утратил интерес к женскому полу, что уже неплохо, – но при этом еще и много работает. Он был врачом и лечил людей, ездил корреспондентом от журнала «Юность» по военному Вьетнаму, женился и рожал сыновей, отказывался работать на КГБ, дружил с великими, писал книги и вел телепередачи, смешил людей, зарабатывал приличные деньги и тут же проигрывал их на ипподроме…

Мемуары

– Аркадий Михалыч! То, как вы выглядите в вашем серьезном возрасте, внушает к вам дополнительное уважение… Расскажите, как и почему вы так сохранились. Какие вы тут можете дать советы? Может, вы нам расскажете, как жить?

– Я сейчас приступаю к книге, которая будет составлена по тому же принципу, по какому профессиональные шахматисты разбирают сыгранную партию. Вот начало, дебют, тут, на двенадцатом ходу, я сделал ошибку, а если б пошел так, то все б пошло по-другому. Здесь я побоялся пойти вот на эту комбинацию, потому что не просчитал все до конца, а может, и зря не пошел… Так я вроде разбираю свою жизнь… И всякие возможности, использованные и упущенные. Если б я совершил какие-то другие поступки, что бы было? Неизвестно… Вот в 1979 году вышел альманах «Метрополь», где я был одним из двадцати трех участников (там были два моих рассказа).

– Я вчера видел одного из участников, Виктора Ерофеева.

– Там еще были Аксёнов, Вознесенский, Высоцкий, Попов, Ахмадулина, Розовский… Когда мне предложили поучаствовать, то я с удовольствием согласился – еще бы, в такой компании… А потом начался такой скандал! Видно, он для чего-то понадобился. Нас предлагали выгнать из России и все такое. Но через год все кончилось.

– А, к Олимпиаде-80.

– Наверно. Так вот, вскоре после выхода альманаха меня вызвали на Лубянку и неназойливо предложили посотрудничать.

– Вы, само собой, отказались. И как, в каких терминах?

– Термины были простые. Когда меня вызвали, стали говорить: «Мы вас знаем, вы патриот. В ЦДЛ часто бываете, вокруг вас интересные люди, интересно было бы знать их мнение о разном». Я сказал, что люди эти пьющие, интереса не представляют, мы болтаем в основном о шахматах (а я был председателем секции шахматистов Союза писателей). А почему, спрашивают, вы за границу не ездите?

– Да, в самом деле!

– Ну, это я знал. В марте 1963 года, накануне десятилетия со дня смерти Сталина, какие-то люди позвонили моему другу Васе Аксёнову и сказали, что на Красной площади будет митинг по случаю такого юбилея. И вот мы, Васины друзья в количестве девяти человек, поперлись на Красную площадь. А там никакого митинга. Но народ толпится. Мы стоим, а какие-то люди ходят и фотографируют нас прямо в упор. Мы посмотрели на смену караула у Мавзолея в 18.00 и отправились в ГУМ; среди нас была одна латвийская поэтесса, она хотела дочке что-то купить. Когда мы подошли к ГУМу, нас окружили подтянутые молодые люди и попросили пройти в отделение милиции. Там нас держали до одиннадцати вечера, а потом отвезли на улицу Горького, в дом напротив «Арагви», где сейчас книжный. На самом верхнем этаже там большой зал, где нас, задержанных, собралось человек сорок. Еще подержали и стали вызывать по одному. Меня – последнего. Сидит человек явно комсомольского типа и говорит: «Вы стали жертвой провокации, от которой мы решили вас оградить. Возможно, это была ошибка, что мы вас задержали, но это была, – сказал он, – святая ошибка!» Месяца через два после этого одна знакомая, у которой был роман с полковником ГБ, передала мне, что я теперь невыездной.

– А куда в те времена ездили?

– Никуда.

– А, то есть вы никуда не ездили, не ездили, и вдруг стали невыездным.

– Ну не совсем уж невыездным. Я ездил в Болгарию – в Габрово, на юморины.