— Занимался починкой белья по приказанию старшего ефрейтора,— отрапортовал он.

— Дурак! Нашел себе занятие. Вон отсюда!

— Слушаюсь.

Всегда напускавший на себя важность младший унтер* офицер сразу сбросил свою маску холодного спокойствия и злобно смотрел на Сёдзо. Вероятно, сегодня в деревне О, случилось нечто такое, что испортило настроение младшему унтер-офицеру, да и возвратился он оттуда раньше обычного. Подхватив левой рукой рубашки, Сёдзо, стоя навытяжку, правой рукой отдал честь и выскочил из комнаты.

Во всем отряде только двое радистов были в курсе событий, б Которых солдаты обычно говорили между собой с опаской и тайком, не зная толком, в чем дело. Один из радистов имел чин ефрейтора, а другой был рядовым второго разряда. По характеру своей сугубо секретной службы они были освобождены от всяких других обязанностей. Особо важные сведения они ловили по коротковолновой станции.

Рация помещалась в четырехугольной башне, ближайшей к подъемному мосту. Даже находясь снаружи, это можно было понять по антенне, которая торчала на башне. Аппарат был установлен на втором этаже башни. В любой момент около него можно было найти обоих радистов с наушниками или по крайней мере одного из них. В действиях ефрейтора Андзая всегда сквозило сознание своего привилегированного положения. А когда он сидел у приемника, то был исполнен даже торжественности. У него было изможденное лицо, и весь он был такой худой, что казалось, его можно с хрустом переломить, как сухую хворостину, При скупом свете, проникавшем сквозь узкие окна в толстых стенах башни, его лицо приобретало мрачную выразительность, а из-за черных наушников оно казалось еще длиннее и бледнее. По мере того как эти два черных уха улавливали в эфире секретные сведения, его щеки, казалось, вваливались все больше и больше.

Положение Японии на южном фронте и держав оси в Европе с каждым днем становилось все серьезнее. Потерпев крах в России, немецкие войска недавно оставили Минск. Воздушное и морское сражение у Марианских островов, последовавшее за высадкой американских войск на острове Сайпан, закончилось совсем не так, как о нем сообщалось в правительственных военных сводках. В отряде только эти два радиста с достоверностью, подкрепленной цифрами, знали, что на самом деле в этом бою было сбито четыреста четыре японских бомбардировщика, а еще сто совершили вынужденную посадку на море и затонули. Эти же черные уши сообщили им и о том, что японская эскадра потеряла три авианосца и все находившиеся на них самолеты, что сообщение между Японией и районом Южных морей было прервано как на море, так и в воздухе, что укрепления на островах Трак и Палау, которые японская армия считала наиболее важными опорными базами, превратились всего лишь в изолированные, беспомощные точки во вражеском окружении.

Связь со штабом батальона в городке К. также осуществлялась по радио, потому что в этом районе действовали партизаны и они постоянно перерезали телефонную линию. По радио связь шла кодом, и как только приходило какое-либо распоряжение, ефрейтор Андзай переписывал его после расшифровки аккуратными иероглифами и отправлялся с ним к командиру отряда. Кроме хода с лестницей, которая вела в четырехугольную башню с внутреннего двора, с другой ее стороны был еще ход по короткой галерее, соединявшейся с комнатой командира отряда, и к нему можно было проходить незаметно от всех. Однако за исключением тех случаев, когда поступали указания из штаба батальона, ефрейтор сам не особенно стремился являться с докладом к командиру отряда. Опасное положение, о котором приходили сообщения на коротких волнах, действовало на нервы простодушного капитана еще сильнее, чем на нервы радиста, у которого все больше вваливались щеки. Капитан захватывал в горсть свою длинную бороду, свисавшую на грудь, и, широко раздувая ноздри, с ненавистью глядел в упор на ефрейтора. В его мозгу никак не укладывалось, что может когда-нибудь поколебаться убеждение, которым была проникнута японская армия: воюй — и победишь, нападай — и захватишь. И ему казалось, что все эти страшные вести приносит скорее не радио, а сочиняет сам радист. Андзай с трясущимся подбородком, тонкий и длинный, как шест, возвращался в башню и поднимался к себе по лестнице, широко шагая через две ступени.

— Опять какую-нибудь чушь слушаешь! — кричал он на солдата второго разряда Мори и в свою очередь устремлял на него такой же ненавидящий взгляд, каким минуту назад смотрел на него самого командир отряда.

Мори же, как только фигура ефрейтора исчезала со стула, стоявшего рядом с его стулом, переключал диапазон на Гонконг или Нью-Дели и слушал джаз или удивительные индийские народные песни. Услышав звук приближающихся шагов, он сейчас же вновь переключал приемник, но иногда, заслушавшись, не успевал этого сделать.

Этот солдат немного напоминал Исода, но был посмелее и поразвязнее. Какие бы плохие вести ни поступали, он не принимал их близко к сердцу. Пусть в России немецкие войска терпят поражение, пусть Италия разбита, пусть в Нормандии английские и американские войска создали второй фронт, а морские и воздушные сражения на южном фронте окончились крупным поражением Японии— для него в конечном счете все это было не более как события далекого мира, отделенного от холма с башнями тысячами миль. Здесь был Китай, здесь с самого начала войны Япония еще не терпела поражений. Да и впредь можно было почти не беспокоиться об этом. Ведь если и существовали партизаны, то они были почти усмирены. Так представлял себе ход событий этот молодой парень, который на родине занимался обжигом древесного угля и был чрезвычайно доволен,  что ему Не приходится возиться на кухне, гнуть спину на огороде и выполнять всякие прочие работы, как другим солдатам, и тем не менее он сыт. Каждый день, проведенный им за аппаратом, был для него счастьем, какого он еще не знал, потому что с детства привык начиная с октября месяца по полгода проводить в землянке угольщика в лесу, где бродили медведи и где еда его не слишком отличалась от пищи этих медведей. А здесь вдобавок ко всему он еще имел в своем распоряжении радио, которое было куда лучше, чем приемник в доме сельского старосты на родине, являвшийся предметом всеобщей зависти. Улучив минуту, он мог украдкой слушать, как развлекается весь мир. Он не понимал, почему ефрейтор Андзай слушает лишь неприятные новости и всегда ходит с угрюмой физиономией. Но как только Мори садился за аппарат, он незаметно для себя копировал выражение лица ефрейтора — это было бессознательным