Огонь противника ослабевал. Вероятно, истратили слишком много патронов. Да и без этого для партизан, имевших лишь случайно добытые разнокалиберные ружья, даже один пулемет должен был представлять серьезную угрозу. Несомненно, противник начал отступать. Серовато-белое полукольцо дымков с одного края постепенно бледнело, как бледнеет радуга. Однако отступление на этом фланге, видимо, разожгло безрассудную отвагу у тех, которые залегли на другом фланге, у подножия холма. Вместо того чтобы последовать примеру своих товарищей, они пошли в наступление. Тогда пулемет, напоминавший птицу с длинным клювом, повернулся, и пули, как плевки, полетели в их сторону. Гранатомет тоже перенес огонь на новую цель. Но партизаны бесстрашно продвигались под огнем.

Сёдзо теперь вел огонь спокойнее, чем вначале. Но лицо его, прижавшееся к прикладу винтовки, все больше бледнело, как бледнеет оно у запойных пьяниц, когда их разбирает хмель. И действительно, перемена, внезапно происшедшая в нем, подействовала на него, как крепкое вино, он был похож на пьяного, который с полной естественностью и как будто сознательно совершает любые безрассудства, а на самом деле не отдает себе отчета в своих поступках. В каком-то бешенстве он безостановочно стрелял и был полон решимости не только убивать, но и совершать еще худшие жестокости. «

Тогда-то это и случилось. Бросившись вперед, противник как раз приблизился к их линии. До него оставалось не более четырехсот метров. В прозрачных сумерках, опустившихся на поле, Сёдзо уже отчетливо различал синий цвет бумажной одежды партизан, который нельзя было спутать ни с зеленью хлебов, ни с бурыми тонами земли. «Похоже, что их человек двадцать, а то и тридцать»,— промелькнула у Сёдзо мысль, и не успел он это Подумать, как его что-то ударило по голове. «Дзинь!» — в ушах прозвучал короткий металлический звук и отозвался в спине. Сволочи! Все-таки добрались! Не будь на нем каски, пуля попала бы ему в висок. Сёдзо обезумел от злобы. Желание немедленно отомстить подавило в нем все другие чувства. И с той же стремительностью, с какой внезапно распрямляется свернувшаяся кольцом змея, он вдруг сорвался с места. В одиночку, самовольно он пополз вперед. С той же легкостью, с какою ползет змея, он полз по ниве, покрытой нежными ростками пшеницы, и, продвигаясь ползком, прикидывал нужное ему расстояние. Он даже не слышал приказа остановиться. Через три-четыре минуты он достиг намеченной черты. Тогда он вскочил и метнул ручную гранату. На фоне багрового закатного неба мелькнула яркая вспышка взрыва, куда более красивая, чем огоньки ружейных выстрелов. И прежде чем броситься назад, Сёдзо отчетливо увидел, как повалился, словно срубленное дерево, убитый им партизан, который только что отважно стрелял стоя, укрывшись за стволом ююбы,— реденькая цепочка этих деревьев тянулась через поле к подножию холма.

В японском отряде никто не был убит, но было несколько раненых. Сёдзо за свои действия получил и порицание и похвалу. Подпоручик Ито прежде всего упрекнул его в безрассудстве, но затем назвал молодцом, а в колючем взгляде унтер-офицера Уэда хоть и не исчезло прежнее недоверие к Сёдзо, но появилось и нечто новое. Ефрейтор же Хама выразил свое мнение без обиняков:

— Гляди-ка, Канно-то, оказывается, может драться! А по виду не скажешь!

Однако в тот же вечер, когда они, вернувшись в деревню А., собирались улечься спать в фанзе, где были расквартированы, тот же Хама, который хлебнул спиртного перед сном и был в хорошем расположении духа, сел, скрестив ноги, и обозвал Сёдзо дураком. Лезть на рожон под пули партизан — кому это надо?

— Пусть старший унтер Уэда петушится, а мне это не по вкусу. Плевать я на него хотел! Все мы отдали свои жизни императору, а потому умереть в бою для нас дело решенное. Только ведь надо разбираться, где и как. Я хочу умереть в самой гуще жаркой схватки, как лепестки сакуры осыпаются сразу в самый разгар весны. А тут что? Каждый день одно и то же. Только и забот, что о жратве да о кормах для лошадей. А если изредка и постреляют, так ведь это партизаны — те же крестьяне, землеробы. А ты полез! Видно, хочешь, чтобы тебя прикончили. Сам башку подставляешь. Самоубийца! Дурак! Только жена бы плакала.

Бесконечная пьяная болтовня Хамы скоро перешла в сонное бормотанье. Исода громко храпел. Сёдзо с головой завернулся в одеяло и сделал вид, что спит. На обратном пути к деревне он шел как лунатик, не помня, что он говорит и что делает. Он и сейчас еще не совсем очнулся, но одна мысль жгла огнем его душу: «Вот и я убил человека». Эта мысль не давала ему уснуть. Внезапно он вспомнил вчерашнего мальчика. А что, если человек, прятавшийся за стволом ююбы, был его отец? Кто может поручиться, что это не так? И Сёдзо задрожал, впервые ужаснувшись своему поступку.

Глава четвертая. Башня на холме

В последнее время происходили частые перемещения офицеров и унтер-офицеров. Причины были неизвестны. Ходили, однако, разные слухи. Говорили, что готовятся новые крупные боевые операции. Утверждали также, что после того, как несколько раз бомбили аэродром в Нанкине, началась передислокация части энской дивизии, расположенной гораздо ближе к Хуанхэ в провинции Т., имеющей целью связать действия китайской Новой 4-й армии. Итак, солдаты совершенно не знали, когда и куда могут их перебросить. В части все были возбуждены. Солдаты, засидевшиеся в унылом захолустном городишке и по сути дела не имевшие никакого занятия, кроме добывания провианта да фуража для лошадей, изнывали от скуки. Старший унтер Уэда, всегда настаивавший на том, чтобы не уклоняться от стычек с партизанами, несомненно, считал эти стычки средством для поддержания ослабевшего боевого духа солдат. А солдатам осточертело безделье в глухой дыре. Все равно, куда их перебросят, лишь бы не сидеть на месте. Никто не разыгрывал из себя героя и не склонен был к фанфаронству. Хотя от солдат все держали в строгом секрете, но так же, как птицы в клетке чувствуют приближение осенней непогоды, они угадывали, что предстоят перемены, которые не сулят им ничего доброго. Но что они могли сделать? Кто засучил рукава, тому не до франтовства. Ведь их прислали воевать. Эх, была не была! Куда бы ни ехать, с кем бы ни схватиться, победить или потерпеть поражение, выжить или умереть — все равно, только бы скорее что-то