считать, что мрак ночной— прибежище всякого зла, то сверкающий солнцем ясный день как будто создан лишь для добрых дел и настраивает людей на оптимистический лад. Был ли Юн действительно лазутчиком или, как поговаривали его товарищи, он только что женился и потому рвался к жене, неизвестно, только прошлой ночью он не вытерпел и бежал. Солдатам, видимо, уже наскучило спорить, какая из этих версий более правдоподобна. С точки зрения занимательности солдатам, несомненно, больше импонировало второе предположение; к тому же желудок постепенно переключал их мысли на вкусный обед, который ожидал их по прибытии на место.

Сёдзо тоже не составлял исключения. Он теперь был гораздо спокойнее, чем утром, когда они выходили из деревни. Стертая нога беспокоила его сейчас значительно меньше. Да и горы сегодня действовали не так угнетающе. Отряд направлялся в селение Р., находившееся на таком же расстоянии от села А., как и вчерашняя деревня, но горы были теперь по другую сторону, а тот их край, который напоминал гигантское кресло, был уже закрыт отрогами. Из-за этой перемены забывались виденные там подозрительные огни, и само исчезновение Юна, казалось, не имело отношения к этим огням. Несомненно, в Юне была какая-то примесь персидской или турецкой крови. Это уже и раньше приходило Сёдзо в голову. Вдруг у него явилась мысль, что солдатский сапог топчет ту самую землю, по которой некогда шло общение предков нынешних турков и персов — так называемых варваров — с Китаем, ту землю, по которой где-то проходил «шелковый путь» и где сохранились замечательные следы древней культуры. И вместе с другими попирает эту землю солдат Сёдзо Канно.

Из-за утренней задержки прибыли в селение Р. лишь около полудня. Вместо того чтобы заняться реквизицией, в первую очередь стали обедать. Подобно тому как искусный фокусник вынимает из платка самые различные и самые невероятные вещи, солдаты и в этой пустой деревне раздобыли все необходимые продукты. Проведенная затем реквизиция дала столько хлеба и проса, что невозможно было все погрузить на захваченные с собою повозки. Для того чтобы увезти все награбленное, надо было послать конных солдат в какое-нибудь селение и захватить там новые повозки и возниц. Но при этом возникал вопрос о расстоянии и времени. Не лучше ли завтра нагрянуть в этот район еще раз и забрать все. Если даже разбежавшиеся жители деревни возвратятся, они, конечно, не подумают, что отряд еще раз заглянет сюда, и не успеют снова попрятать свое добро. Такими соображениями подпоручик Ито и старший унтер-офицер Уэда, конечно, не делились с рядовыми. Им скомандовали «становись», и они построились для следования в обратный путь, оставив реквизированный провиант на площади и у обочины дороги. Особого сожаления при этом никто не испытывал. Из-за утренней суматохи возвращаться пришлось позже. Хотя деревня А. была лишь временной базой, она уже стала для них как бы домом. Как корабль, возвращающийся в родной порт, солдаты незаметно для себя двинулись быстрее. Но не прошли они и десяти километров, как небо покрылось свинцовыми тучами. Солнце, висевшее как раз над гребнем горного хребта, стало стремительно закатываться и скрылось за ним, оставив на потемневшем горизонте лишь узкую розовую полоску над грядой отрогов. Ветер стал капризнее. На бесконечных полях, тянувшихся по сторонам дороги, колыхались еще зеленые хлеба; казалось, это волны ходят по морю. Если бы не существовало четко разграниченных периодов — сухого сезона и сезона дождей, можно было бы с уверенностью сказать, что вот-вот хлынет ливень.

Прошло минут тридцать. Да, да, не больше тридцати минут. Случилось это в тот момент, когда они, перевалив через низенький холм — такие холмы им уже случалось раза два преодолевать в пути,— перебрались через пересохшее русло реки, превратившееся просто в длинную впадину, и собирались выйти на дорогу среди пшеничных полей. Внезапно раздался залп. Стреляли им в спину.

— В цепь!—раздалась команда подпоручика Ито.

Он будто только и ждал этого момента. Солдаты моментально рассыпались цепью по полю, залегли, изготовились и открыли огонь.

— Повозки назад! — прозвучала новая команда.

Трое всадников, отчаянно ругая возниц, отогнали нагруженные доверху повозки из зоны огня. Та-та-та-та — застрочил легкий пулемет. Гранатомет тоже, как только его поставили в боевое положение, начал бухать. Как ни странно, солдаты действовали без суетливости, споро и ловко, как на ученье. Подпоручик Ито соскочил с лошади. Став на одно колено чуть позади солдат, продолжавших вести огонь, он приставил к глазам бинокль. Старший унтер-офицер Уэда на лошади носился из одного конца в другой и, подбадривая солдат, кричал, что партизан всего лишь небольшая кучка.

Сёдзо был на правом фланге с самого края. Он старался сохранить спокойствие. Но уж слишком неожиданно откуда-то с коротким свистом посыпались пули, как будто заполнив собой все окружающее пространство. Казалось, пошел вдруг немыслимый град. Пули пролетали над головой, неслись спереди, сзади, справа, слева, но все мимо, только отлетали стебельки хлеба и комочки земли. Несомненно, стреляли наугад. Но и Сёдзо не мог наметить определенную цель. Не то от волнения, не то от страха руки плохо слушались его. Однако уже через несколько минут он смог по дымкам, непрерывно поднимающимся широкой дугой, определить на глаз, что противник расположился полукругом, начиная от противоположного берега пересохшей реки и до холмов. Противник был не далее семисот-восьмисот метров, а от правого фланга еще ближе. Число вражеских солдат было трудно определить, но их было не так уж мало, как уверял старший унтер-офицер Уэда. Команды атаковать партизан не последовало. И реквизиционные отряды и саперы, заготовлявшие лес, при неожиданных стычках с партизанами, в особенности если те превосходили их числом, вступали в перестрелку только для проформы, избегая ввязываться в настоящий бой. Как бы там ни было, а нападение партизан, несомненно, было логическим следствием целой цепи событий, случившихся с позавчерашней ночи.

Конечно, все эти мысли лишь мелькали в сознании Сёдзо, проносились так же мгновенно, как пули, вылетавшие из его винтовки, и со стороны казалось, что он всецело поглощен перестрелкой. Распластавшееся среди пшеницы тело Сёдзо как бы слилось в одно с винтовкой, из которой он стрелял, и сам он превратился в совершенно другого человека. Это был уже не тот человек, который устрашился слепых глаз старухи, сидевшей в фанзе над картофельным погребом, и которому совесть не позволяла грабить дома китайских крестьян. Что-то дикое заговорило в нем, и куда-то исчезли вдруг те чувства, на которые не могли повлиять ни уставы, ни воинская дисциплина, ни побои, ни Обращение императора к армии. Сейчас он весь