– М-м-м, – промычал Иван. – Что она пишет? Или она редактор? Художница?

– Женщина не имеет отношения к «Элефанту». Она подруга Фаины Викторовны, бывала у вас в гостях дома.

Иван взял трубку, которая лежала на столе.

– Принесите ваш фирменный чай и блюдо с пирожками.

Потом он посмотрел на меня.

– Родители не любили посторонних в дом приглашать. Новый год мы отмечали только вчетвером: папа, мама, я и брат Витя. Когда мы стали постарше, нам разрешили праздновать в компании одноклассников, потом однокурсников. Единственное условие – не напиваться до состояния нестояния. Нас родители к себе не привязывали, дали нам свободу. А мы не приводили в дом приятелей. Знали, что их хорошо примут, напоят чаем, но гости родителей раздражали. Мы собирались здесь.

– В «Альмавива»? – удивилась я. – Недешевое в прежние годы было заведение.

– Кабинет тогда нам был не по карману, сидели в общем зале, ели, болтали. Мы были студентами, но все работали, деньги у нас водились. Никто не запрещал до полуночи тут находиться – ресторан круглосуточный. Семен тогда в зале официантом работал.

– Значит, Надежду Ленскую не знаешь? – уточнила я.

– Может, когда-то встречались, но совсем женщину не помню, – ответил Иван.

– А она утверждает обратное, – улыбнулась я. – Помнит, как с тобой, с маленьким, возилась.

– Знакомая ситуация, – кивнул Зарецкий. – Недавно на мероприятии подходит ко мне человек и улыбается: «Я Павел. Тридцать лет назад беседовали с вами на конференции о Шиллере. Вас очень заинтересовала моя идея написать его биографию. Недавно завершил свой труд. Скажите свой почтовый адрес – вышлю рукопись. Когда опубликуете и каков гонорар?»

Я захихикала.

– Что ты ответил? «Дорогой Павлик, очень рад встрече»?

– В подобных случаях всегда даю имейл своего секретаря, – пожал плечами Зарецкий. – Ей туда поток рукописей «великих» авторов идет. Людмила ответственная, аккуратная, все в нужные отделы отправляет.

– Ленская – твоя родная тетя, – объяснила я.

Иван поперхнулся чаем, который нам только что принесли.

– Кто?

– Сестра твоей матери, – уточнила я. – Я имею в виду Раису Сергеевну Павлову.

– Которая выпрыгнула из окна, потому что муж ей изменил, – процедил Зарецкий. – Не подумала о крохотном сыне, не пришло ей в голову задать себе вопрос, как малыш без родителей жить станет. Мама Фая могла отказаться меня в свою семью взять, у нее тогда уже Витя был. А папаша удрал из Москвы. Спасибо моим настоящим матери и отцу, Фаине и Николаю – воспитали, выучили, накормили, одели, в институт определили, жильем обеспечили. Вспоминаю их постоянно, очень мне папы с мамой не хватает. А о кукушке и кукане ничего не знал и знать сейчас не желаю.

В другой ситуации слово «кукан» меня бы развеселило, но сейчас совершенно не хотелось смеяться.

Иван не упустил возможности отметить мою, как ему показалось, ошибку:

– Кстати, мои родители же – Павловы! А ты говоришь, что фамилия моей тети – Ленская.

– Раиса взяла фамилию мужа, в девичестве она тоже была Ленская.

Зарецкий приподнял одну бровь.

– Ну и ладно. Нет желания беседовать об этих людях.

– Надежда подробно рассказала, как приезжала к тебе, – продолжила я. – Один раз подарила тебе дорогого плюшевого медведя. Игрушку изготовили в ГДР. Зверушка носила сапожки, брюки и рубашку.

– Сапожки, брюки и рубашку? – вдруг заинтересовался мой друг.

– Ты вспомнил? – обрадовалась я.

Глава двадцать седьмая

– Второй класс, – начал Иван Николаевич. – Пришел я домой страшно гордый. У меня за весь год ни в одной четверти не то что троек – четверок не было. И сейчас принес дневник с одними отлично. А впереди каникулы!

Иван потер затылок.

– А Витя в три года сам захотел научиться играть на скрипке.

Зарецкий примолк, потом продолжил:

– В музыкальной школе, куда поступил брат, у родителей других детей были такие амбиции! Мамаши хотели, чтобы у них в семье вырос Моцарт, Бах, Чайковский. Сколько раз видел – малыш рыдает, тормозит ногами, а мать его силой в музыкалку толкает. А с Витей было наоборот, он расстраивался, когда его от занятий отрывали. Шагает брат домой, слезы вытирает, мама ему: «Витюша, завтра опять скрипку возьмешь. Школа закрылась, поздно уже». – «Да, – ответил один раз брат, – двери заперли. А музыка-то осталась, в голове у меня поет!»

Зарецкий улыбнулся.

– Сейчас Витя – всемирно известный музыкант. И то, что он добьется успеха, было понятно даже мне. Поэтому захотелось не ударить в грязь лицом – пусть родители и мною гордятся. Дал сам себе слово: ни одной четверки не получу, только пятерки! И сдержал его!

Иван взял пирожок.

– Прости, унесло меня в воспоминания… Пришел домой счастливый, крикнул: «Мам!» Никто не ответил. Зашел в кухню, а она чашки моет, две штуки. Похоже, кто-то в гости заходил! Но такого у нас никогда не случалось. Спросил, кто тут был. Мать вдруг покраснела, начала быстро объяснять: «Соседка забежала! Пришлось ей чашечку налить». Соседка забежала? Да это как небо на землю упало! Родители со всеми жильцами в доме вежливо здоровались, но «чашечку налить» мама никому не предлагала. И неожиданно звонок в дверь раздался. Мама пошла в прихожую. Я решил ей помочь. Взял маленький чайник, открыл дверцу под мойкой – там мусорное ведро стояло. Хотел спитую заварку в него вытряхнуть. Гляжу, а в мусорке маленькие черные сапожки, брючки и рубашечка размера как на кошку. Я впал в еще большее удивление. Вытащил одежду, а под ней голова плюшевого медведя! Понимаешь мое удивление? Подождал, пока мама в кухню вернется, спросил: «А почему в помойке игрушка разрезанная валяется?» Мама села на стул, помолчала недолго, потом тяжело вздохнула. «Солнышко мое, тебе вот-вот девять лет исполнится, станешь осенью третьеклассником. Какое у вас с братом главное правило жизни?» – «Никогда ничего не утаивать от родителей, не врать им, – ответил я. – Нас ругать не будут, нам всегда помогут». – «Верно, – согласилась мама. – И теперь, когда ты повзрослел, тоже не стану тебе лгать, расскажу правду. У меня были сестры, Тамара и Нина. Погодки мы. Нинуша была тихая и, представляешь, в церковь ходила. Родители наши очень боялись, что кто-нибудь узнает о дочке-богомолке и настучит в партком. За такое поведение всем влетит – отцу, матери, да и нам с Томой несладко придется. Ниночка это понимала, она не бравировала своим поведением, не носила демонстративно платок, не ходила только в черном. Нет, девушка отлично знала, как поступят с нами, если правда о ее поездках в монастырь наружу вылезет. Нинуля посещала комсомольские собрания, тихо там сидела. После восьмого класса пошла в ПТУ, выучилась на повара,