Шрифт:
Закладка:
Голос Пьера становился все громче:
— …И как долго я еще буду следить за тем, как ты себя уничтожаешь? Мир до сих пор как-то жил без радия. Что, если его не смогут выделить еще сто лет?
Мария перевела взгляд с рассерженного лица мужа. Знойный день постепенно превращался в теплый вечер. Да, каждый день ей дается все тяжелее, да, оптимизм уступает место пессимизму. Но остановиться сейчас, когда столько уже сделано?! Нет, это просто немыслимо!
— Я не могу от этого отказаться, — наконец произнесла Мария. — Не могу, понимаешь? И если для этого понадобится сто лет, мне будет жаль… Но я хочу знать, как далеко я смогу пройти своим путем…
Она обошла Пьера, стоявшего посреди их лаборатории, и приблизилась к столу с установкой. Мысленно она уже конструировала новую, устраняла недостатки, прикидывала, как следует изменить саму реакцию, чтобы все-таки не через сто лет, а значительно быстрее разделить наконец упрямый барий и неуловимый радий.
В ее лице было столько спокойной решимости, столько упорства, что Пьер умолк. Сила воли этой сероглазой полячки не раз уже приводила его в изумление. И тогда, когда она ютилась в комнатах, не приспособленных даже для хранения старого хлама, и тогда, когда она посещала все лекции, которые только могла посетить, и сейчас… Словно цель, которую она поставила перед собой, не просто вела ее по жизни, но давала ей силы не обращать внимания на мелочи быта, на разочарования, на бытовые неурядицы. Возможно, серые глаза его жены видели уже миг, когда их усилия увенчаются успехом, и теперь оставалось просто до этого мига дойти, дотерпеть, доработать…
Пьер замолчал, устыдившись собственных слов. Это было равносильно признанию поражения. И еще он, сам того не подозревая, завидовал спокойному упорству Марии.
«Она права… Наше дело надо продолжать. Если мы откажемся сейчас, снова за это уже никогда не возьмемся… Надо продолжать…»
Исследование радия начинает раскручиваться, как туго свернутая пружина. Теперь уже супругам Кюри не справиться одним — нужны помощники. До этого момента им помогал только лаборант института, мсье Пти — замечательный человек. Он практически по собственному желанию и даже втайне приходил к ним поработать во внеслужебные часы. Но теперь им нужны сотрудники более высокой квалификации. Их открытие порождает дальнейшие, очень важные исследования в области химии. Кюри хотят объединиться со знающими экспериментаторами.
Выше упоминалось о том, что Пьер Кюри предложил заняться исследованием радиоактивности химику Андре Дебьерну, и тот проявил большой интерес к новому направлению в науке. Еще до того момента, когда Кюри удалось выделить чистые полоний и радий, Андре Дебьерн открыл их «собрата» и назвал элемент актиний.
«В это же время, — рассказывала Мария, — французский физик Жорж Саньяк, занятый изучением Х-лучей, часто заходил поговорить с Пьером Кюри об аналогиях, которые можно провести между Х-лучами, их вторичными лучами и излучением радиоактивных тел. Они совместно сделали работу о переносе электрического заряда вторичными лучами».
Кюри продолжают работать во все том же убогом сарае. Здесь они проводят большую часть суток, ставят опыты, а помимо того занимаются и преподавательской деятельностью. Они забывают о себе и том, что надо придерживаться хоть относительно нормального режима. У Марии снова нервное истощение. Она убеждает окружающих, что чувствует себя хорошо, но в дневнике пишет, что потеряла семь килограммов. Пьера мучают боли в руках и ногах, временами он не может встать с постели и выйти из дома. После визита к Кюри Жорж Саньяк, не решившись заговорить с ними об этом, в письме умолял Пьера вести более или менее нормальную жизнь, так как Мария выглядит уставшей, она похудела и явно нуждается в отдыхе.
Третья попытка реконструкции
Мария осторожно сняла перчатку. Эти странные пятна на пальцах беспокоили ее уже довольно давно, но время для посещения врача она смогла выбрать только сейчас. «Что, если это что-то неизлечимое?» — мелькнула паническая мысль… Но Мария решительно тряхнула головой и распахнула дверь в приемную. Что ж, если это неизлечимо, она будет беречь руки и… лечить их, чтобы хотя бы не отвлекаться на постоянную боль.
Доктор осматривал пальцы Марии сначала просто на свету, а потом, надев специальные очки с лупой, — под ярким электрическим светом. Подобное он видел в первый раз, как и в первый раз принимал столь спокойную пациентку. Она молча ждала его решения, не вскрикивая поминутно «О доктор, что со мной?», «Это заразно?», «Это смертельно?», «Где я могла это получить?». Странные пятна на пальцах были похожи на ожоги, но полученные явно не после контакта с пламенем или кислотой. Странные, плоские, явно болезненные пятна. И к тому же доставляющие этой необычной сероглазой пациентке изрядные страдания…
Наконец осмотр подошел к концу. Увы, доктору нечего было сказать, но и молчать было нельзя.
— Я никогда раньше не видел таких ожогов, — наконец произнес он. — Они очень странные.
Пациентка молчала. Она, конечно, могла бы хоть что-то сказать, но молча ждала его вердикта.
— Не помню, чтобы на чьих-то руках мне доводилось видеть нечто подобное. Судя по всему, на ваши руки действовало какое-то необычное вещество…
Пациентка по-прежнему молчала. Доктор, конечно, знал об экспериментах, которые проводили супруги Кюри. Но знал как обычный обыватель, в определенной мере гордившийся тем, что столь глобальные открытия сделаны именно здесь, в прекрасной Франции, в великолепном Париже, который только и может взращивать гениальных ученых.
— Мадам Кюри, — доктор поднял голову, свет преломился в сильных линзах очков, — как долго вы проводили эксперименты с этим неизвестным элементом?
Мария задумалась — да, на это ушло немало времени.
— Последние три года… О нет, уже три с половиной года…
Она опустила глаза на свои пальцы, словно они могли дать ответ, что с ней происходит и как с этой неведомой хворью бороться.
— И эти ожоги очень болезненны? — спросил доктор, понимая, что это так и есть, раз уж она наконец решилась обратиться за медицинской помощью.
Но Мария в этом признаться не могла. Она отрицательно покачала головой.
— Н-нет… Не очень, однако порой они сильно раздражают. Но до последнего времени я как-то не обращала на них внимания…
Доктор встал, выключил лампу и раздернул тяжелые темные шторы на окне кабинета. По сути сказать ему было нечего. И, конечно, он ничего не мог прописать своей необычной пациентке. Оставалось признаться
