назвал ее «тупицей». (Очевидно, в словах «манда» или «сука» была бы своя пикантность, но «тупица» — и ребяческая интонация, с которой он произнес это слово, — вызвали во мне совершенно особенную тревогу.)

Я достаточно изучила эту тему, чтобы не оставаться один на один с подобными вещами, так что направилась прямиком в полицейский участок Валенсии вместе с Гарри. Едва перешагнув порог, мы пали духом. Упитанные белые тинейджеры из пригорода, выдающие себя за копов, — именно та разновидность мужчин, которым мы бы предпочли ни в коем случае не доверять такую историю. И тем не менее я рассказала дежурному копу кратчайшую версию событий, начиная убийством моей тети в 1969-м и заканчивая утренним сообщением на рабочем автоответчике. Он невозмутимо меня выслушал, а затем достал с полки папку толщиной с телефонную книгу и начал c черепашьей скоростью ее перелистывать. Спустя примерно пять минут его лицо озарилось. «Нашел, — сказал он. — Навязчивый телефонный звонок». Потом он прилежно вписал эти три слова в форму заглавными буквами. Пока он корпел, подвалил другой молодой коп. Что у вас за проблема? — спросил он. Я повторила рассказ. Он попросил меня набрать голосовую почту и дать ему прослушать сообщение, после чего с театральным возмущением поднял взгляд и сказал: «Ну и зачем же кому-то понадобилось говорить такое?»

По возвращении домой я засунула заявление о «навязчивом телефонном звонке» поглубже в ящик с документами и понадеялась, что на этом всё закончится.

Через пару дней, разбирая рабочую почту, я обнаружила письмо, написанное от руки одним из моих студентов. В нем он сперва извинялся за беспокойство, а затем сообщал, что должен довести до моего сведения, что по кампусу в поисках меня бродит незнакомый мужчина. Студент писал, что мужчина останавливал людей в столовой, в библиотеке, у поста охраны, допытываясь, знают ли они меня, без умолку говоря об убийстве моей тети и настаивая, что должен передать мне важное сообщение. Слухи дошли до декана, и она быстро загнала меня к себе в кабинет, закрыла дверь на ключ и опустила жалюзи. Я провела там четыре часа в ожидании полиции, переживая опыт, который из бреши в американской образовательной системе быстро превращается в ее скрепу. После того как охрана кампуса поговорила со студентом, оставившим мне письмо, а также с несколькими другими людьми, к которым обращался незнакомец, я получила следующее описание: «лысеющий крупный мужчина лет пятидесяти с дипломатом».

В течение двух суток, последовавших за его визитом, как бы разыгрывая кинематографическую версию того, как нужно справляться с неожиданным, чрезвычайным стрессом, я вновь начала курить — и это после того, как я два года заботилась о собственном теле как о храме новой жизни, сведя грехи к одной-единственной кружке зеленого чая по утрам. И вот я сидела на заднем дворе нашего нового дома — к этому заросшему колючими сорняками прямоугольнику мы решили не притрагиваться, пока не узнаем, сколько будет стоить авантюра с беременностью, — вдыхая никотин, убивающий яйцеклетки, с перцовым баллончиком под рукой. Возможно, бывали в моей жизни моменты и похуже, но тогда я почувствовала, что опустилась на единственное в своем роде дно. Столько страха и отчаяния одновременно я никогда не испытывала. Я плакала о ребенке, о жизни, которая — мне казалось — уже никогда не будет нашей, как бы мы ее ни хотели, и о насилии, от которого, как подтвердило присутствие сталкера, невозможно скрыться.

Через некоторое время я собралась с силами и позвонила нашему донору, чтобы сообщить ему, что мы пропустим месяц, и начала со скрипом возвращать себя обратно в режим подготовки к зачатию. Я попыталась вернуться к размышлениям о вещах, приносящих счастье, включая приятную лекцию о Седжвик, которую я собиралась прочесть в своей приятной альма-матер, Городском университете Нью-Йорка. Но мантры параноидального мышления: Плохих сюрпризов быть не должно и Переборщить с паранойей невозможно — пустили корни. Я не собиралась дожидаться, пока какой-то псих «передаст мне сообщение»; мне нужно было каким-то образом опередить ситуацию.

Долго объяснять, но у меня много друзей среди частных детективов. Один из них дал мне номер местного парня по имени Энди Лэмпри, которого сайт «поставщика комплексных решений для безопасности» описывает так: «Детектив с более чем 29-летним стажем в Департаменте полиции Лос-Анджелеса, расследовал многочисленные преступления, включая убийства. Бывший инспектор отдела специального назначения, квалифицированный судебный эксперт по наркотикам и общественной нравственности. Проводит оценку угрозы и управления рисками, расследует случаи мошенничества на общенациональном уровне».

Никогда не знаешь — может быть, наступит момент, когда и вам придется позвонить Энди Лэмпри.

Лэмпри в конечном счете связывает меня с парнем по имени Малкольм — другим бывшим полицейским из Лос-Анджелеса, который готов, вооружившись, сидеть возле нашего дома в машине без опознавательных знаков всю ночь и вести наблюдение, если мы того хотим. Мы хотим. Лэмпри говорит, что может сбить ставку до 500 долларов за ночь (в ЛА невероятно высокие ставки за «прикрытие» — так это называется). Я звоню матери за советом, а заодно чтобы предупредить ее, что на свободе бродит псих, — на случай, если его к ней потянет; она хочет прислать по почте чек на оплату одной или пары ночей Малкольма. Я чувствую благодарность, но и вину: ведь именно я задумала написать об убийстве Джейн, и, хотя умом я понимала, что несу за действия этого мужчины не большую ответственность, чем сама Джейн — за собственное убийство (что бы он ни говорил), менее просвещенную часть меня мутило от ощущения запоздалой кары. Я призвала нечто ужасное, и вот оно тут как тут — разгуливает с дипломатом в руке. Вскоре его образ слился в моем сознании с образом Джареда Ли Лофнера — человека, который двумя неделями ранее стрелял в представительницу Аризоны в Конгрессе Гэбби Гиффордс на парковке супермаркета в Тусоне, ранив еще восемнадцать человек. В доме Лофнера нашли стандартный ответ от Гиффордс, поверх которого он написал слова: «Сдохни, сука»; Лофнер часто говорил, что женщины не должны занимать посты во власти.

Меня не волнует, безумны ли эти люди. Их голоса всё еще ясно слышны.

Когда на втором сроке Буша-младшего приняли Патриотический акт, ты сделал несколько небольших ручных средств самозащиты. Условие было следующим: каждое средство должно было быть собрано из домашней утвари в течение нескольких минут. Ты уже подвергался насилию на почве ненависти — заработал два фингала, стоя в очереди за буррито (разумеется, ты погнался за обидчиком). Теперь ты думал так: если государство решит напасть на своих граждан, мы должны быть готовы — пускай наши средства самозащиты