– Можно я рюкзак свой сама понесу? – спросила я, но, вероятно, так тихо, что Таисья не услышала.

Ну, всё. С рюкзаком можно проститься. Сначала они его вытряхнут, посмотрят, что там у меня, проржутся, хотя ржать совершенно не над чем, и только потом, возможно, отдадут его мне.

Но они не знают одной очень важной вещи – я теперь не одна. И я теперь другая. У меня есть любимый человек. Он так смотрел сегодня на меня! Столько было в этом взгляде… Скоро он купит мотороллер, и мы поедем с ним куда-нибудь далеко-далеко, где нет всех этих людей. Ну и что, что у меня проблемы с ногой. Зато у меня есть то, чего нет у них. Я теперь взрослая. И я не боюсь Плужина.

Я догнала его и резко сдернула с его плеча свой рюкзак. От неожиданности он даже не сопротивлялся, только выругался. Попытался толкнуть меня, но я удержалась на ногах. Все-таки в моем ботинке есть свой смысл. Он такой тяжелый, что приковывает меня к земле. И не так-то просто меня толкнуть.

Плужин повернулся ко мне, явно с намерением что-то плохое сказать или сделать, уже занес руку, но я увернулась и юркнула между двух высоких старшеклассников, которые сами поймали Плужина и стали его перебрасывать, считая по-китайски. У нас это стало модным в школе, с тех пор, как к нам приходил китайский тренер. Нас согнали в зал, никто не хотел идти, сначала все орали и смеялись, но когда он встал на сцене на одну руку и стоял, весело считая «и, ар, сан, сы, ву…», что значит по-китайски «раз, два, три, четыре, пять…», и так до ста шестидесяти семи, а потом встал на другую руку и стал еще каким-то непонятным образом передвигаться по сцене, все замолчали. После этого тренер, которому на вид было лет сорок, сказал, что ему семьдесят три года, он приехал в Россию с программой, название которой я не запомнила, и набирает учеников, которых научит ходить на руках, прыгать через голову, бегать по стенам, лечить себя без лекарств, покажет упражнения для силы и стойкости, которым пять тысяч лет (как перевел переводчик, приехавший с ним).

На занятия к нему записались всего две девочки из десятого класса, поэтому он больше к нам в школу не пришел, но с тех пор стало очень модным считать по-китайски в любой смешной ситуации.

Я слышала, как визжал Плужин, явно привлекая внимания Таисьи, которая виднелась вдалеке и могла поспешить ему на помощь, но – не поспешила. А я дождалась звонка и вошла в класс, когда все уже сели и Нора Иванян не могла громко выражать мне сочувствие. Но это было ошибкой. Лучше бы она сопела, смотрела большими грустными глазами и протягивала мне кусочек чурчхелы или мандариновую дольку. Потому что Константин Игоревич, увидев меня, сказал:

– Опа! Ну вот и она, собственно! Начнем! Останься у доски, мы будем оказывать тебе неотложную помощь! Пацаны, от Антошки – о-то-шли, раз-два! Кулебина, тормози!

Я на секунду замерла. А потом молча прошла на свое место. Сняла жвачку, прилепленную на сиденье стула, и также молча прилепила ее на спинку стула Плужина. Я ведь видела, что это он прилепил ее, когда внесся в кабинет передо мной уже после звонка.

– Не по-о-онял… – протянул Константин Игоревич. – Кулебина?

Я заставила себя поднять на него глаза. И молча выдержать его взгляд.

– Ну и ладно! – весело ответил он. На самом деле он не злой учитель и иногда понимает многие вещи без длинных объяснений. – Зоечка, давай-ка мы на тебе потренируемся!

Зоечка, тонкая, высокая, с большой настоящей грудью, с аккуратно накрученными светлыми волосами, кокетничая и надувая губы, прошла вперед. И началось веселье, потому что мальчики рвались потрогать Зоечку, подложить ей под голову подушку, а потом вынуть ее из-под головы и подложить под ноги, померить давление и пульс, проверить, хорошо слышит ли их Зоечка и может ли им членораздельно ответить, тем более что она обычно долго думает, прежде чем что-то сказать. Все снимали это на телефоны с разных углов, Константин Игоревич гнал всех на место, но он отгонял одних, а остальные набегали с другой стороны. Поэтому урок прошел весело, шумно и совершенно незаметно.

За две минуты до звонка Константин Игоревич поставил почти всем пятерки, мне и Плужину – четыре, Сомову – три. И все, продолжая дико смеяться и орать, вывалились в коридор, я смогла улизнуть вместе со всеми и раствориться в толпе других классов.

За день ко мне еще пару раз пытались привязаться Сомов с Плужиным, потом пошли на риск – блокировали меня у мужского туалета, намереваясь втолкнуть туда, так иногда мальчики делают, и девочки, визжа, вырываются обратно, но неожиданно какие-то старшеклассники дали им в лоб и выругали таким матом, что даже Сомов на секунду открыл рот и не нашелся, что ответить. Да и что ответишь человеку, который на две головы выше тебя, ходит в школу в шикарном костюме или нарочито рваных джинсах, не обращая внимания на Таисью, ругается матом, как вор в законе, и вообще уже похож на взрослого, хотя бы внешне, а ты не китайский тренер, который может, весело улыбаясь, простоять на одной руке пять минут?

Я была благодарна тем старшеклассникам. Но я чувствовала себя очень странно. Я больше не боялась Сомова с Плужиным. Что-то изменилось во мне. Что-то главное.

На остальных уроках я и была, и не была. Что-то писала, даже отвечала, сделала тест по алгебре, легко, сдала его первой… Но при этом я была в другом месте, где есть он и я. Я хотела только одного – побыстрее оказаться рядом с ним.

Я вышла из школы, чуть замешкавшись в раздевалке, потому что никак не могла найти свой шарф, пока не увидела, что им обвязана решетка, отделяющая вешалки от коридора. Пока я развязывала десять или двенадцать узлов, которые кто-то добрый, не ленясь, завязал, ко мне подошла Нора Иванян и все-таки дала мне яблоко и несколько маленьких мишек-мармеладок. Она, наверное, долго держала их в руке, поэтому разноцветные мишки прилипли к яблоку. Нора шумно вздохнула и сказала:

– Я тебе напишу.

– Хорошо, – кивнула я, пытаясь сообразить, куда же мне деть липкое яблоко с мишками, не придумала и осторожно положила его на подоконник.

Мне не хотелось, чтобы Нора выходила вместе со мной – понятно почему. И я,