Когда я вышла одна из школы, у ограды стоял велосипед. И рядом Лелуш. Он заметил меня не сразу. А Нора Иванян и Сомов с Плужиным, которые тоже почему-то не ушли, а крутились во дворе, – сразу. И с разных сторон они пошли ко мне. А я быстро, как только могла, побежала к Лелушу.

Он взял мою сумку, повесил себе на плечо – его желтая сумка была прикреплена на велосипед, крепко ухватил меня за руку, другой рукой повел велосипед, и мы пошли прочь. Я слышала, как что-то проулюлюкали мальчики, но мне было совершенно всё равно. Что подумала Нора, я не знаю.

Мы шли по дворам, у него тренькал и тренькал телефон, но он не вынимал его из кармана, а просто держал меня за руку, улыбался, ничего не говоря. Я чувствовала тепло его руки, видела его улыбку, смотрела на него, и ничего больше не хотела. Только чтобы не заканчивалась эта минута, чтобы он не отвечал по телефону, чтобы ничего не спрашивал и не говорил.

Глава седьмая

– Я что, приехала в Москву, чтобы полы мыть? И чтоб на меня гавкали?

Я услышала, что тетя Ира, сказав это, то ли засмеялась, то ли громко расплакалась. Поскольку мама в ответ сказала: «Крокодиловы слезы!», я поняла, что расплакалась, и сейчас она будет долго плакать, как было уже несколько раз, а потом пойдет за вином. Тетя Ира не настоящая пьяница, она пьет только с горя, она сама так говорит, а настоящие алкоголики пьют, потому что уже не могут не пить, у них больные клетки, они требуют алкоголя. А у тети Иры болит душа.

Мне нужно было дождаться, пока они уйдут с кухни, потому что там на батарее сушилась моя шапка. И постараться как можно незаметнее улизнуть. Иначе мама будет задавать много неудобных и неприятных вопросов, наставлять, брать с меня слово и вообще смотреть с подозрением и недоверием. Раньше мне просто было обидно, потому что я ничего особенно не скрывала. А теперь я не хочу, чтобы мама что-то поняла или заметила. Например, что я самый счастливый человек на земле. Или что у меня немного распухли губы, потому что вчера мы целовались целый вечер, и мне это не надоело. Или что у меня появился новый телефон. Старый я выкладываю на видное место, и на него можно по-прежнему мне звонить. Но у меня теперь есть возможность каждую секунду быть на связи со всем миром, а главное, – с ним, потому что он подарил мне смартфон, в котором есть Интернет, а значит – есть связь с ним. Я завела себе тайную страницу ВК, где у меня есть только один друг – Лелуш Тинь. И никто, даже Вова, не может зайти на эту страницу и посмотреть, что я пишу и что он мне отвечает. И я не знаю, что для меня важнее – видеть его каждый день или иметь возможность отвечать ему в любую минуту.

Я знаю теперь точно, что его по-настоящему зовут не Лелуш, у него очень красивое и необычное имя, которое означает на его языке «храбрый». Но мне нравится так его называть, я привыкла, и даже он сам говорит, что теперь это его еще одно имя, тайное, которое знаю одна я. Имя нежное и быстрое, как он сам. Ле-луш…

Я по-прежнему о нем почти ничего не знаю. Знаю только, что его маму зовут Оуюннавч (это невозможно произнести и тем более запомнить, но я записала и, конечно, запомнила) и что она живет не в Москве, потому что однажды он сказал, что должен послать ей посылку. И тогда я спросила, как ее зовут. Чем занимается его отец, я тоже не знаю, хотела спросить, но не решилась, потому что вижу, что сам он не заводит разговоры о родителях совсем. Еще я теперь знаю, что шрам, который идет у него по всей спине, – с самого детства. Он очень рано научился ездить на лошади, в пять лет. И однажды лошадь его сбросила, а он зацепился ногой о какой-то ремень, он нарисовал мне лошадь и ремень, и себя, как он упал, потому что объяснить не мог. И лошадь еще долго тащила его по земле, и об острые камни он так сильно распорол спину. Рана давно не болит, но шрам не прошел.

Мне так нравится с ним обо всем говорить… О чем мы с ним говорим? О том, что зима в Москве длиннее, чем лето, о том, что жизнь несправедлива, что судьба выбирает не самых умных, сильных и хороших, о том, что небо очень красивое, и в него можно смотреть долго-долго, наблюдая, как плывут облака, для которых нет границ и стран. Ведь это облако, в котором мы только что нашли нас самих, крепко обнявшихся, возможно, прилетело из далекой-далекой страны, где всегда лето, где полгода не надо сушить мгновенно промокающие и пропитывающиеся солью сапоги, где поют огромные разноцветные птицы и с деревьев свисают сочные сладкие плоды – съел одно манго, сел в тени большого дерева, слушаешь птиц, смотришь на океан и на любимого человека, и тебе больше в жизни вообще ничего не надо.

– Кристина!!!

Наверное, мама давно меня звала, а я задумалась, натирая плохо просохший ботинок – тот самый, мой потрясающий, самый огромный в мире ботинок – специальной мазью от соли. На самом деле это мазь от укусов слепней, но папа прочитал, что это самое уникальное средство от городской соли. Попробовать решили на моем ботинке, потому что, как сказала мама, если уж кому нужна защита, так это ребенку-инвалиду, то есть мне. Я молчу и ничего не говорю. Я могла бы ответить своей маме и на «ребенка» и на «инвалида», но я еще немного подожду.

Я подняла на нее глаза.

– Не слышишь? Ты где витаешь? Я спрашиваю, ты подготовилась к исповеди? Ты такая странная стала. Всё время о чем-то думаешь. Я права?

Я покачала головой.

– Мы на исповедь идем. Я вот подготовилась. Ничего не ела. А ты? Ты ведь не успела на кухне ничего схватить?

Я успела выпить вчерашний недопитый чай, почему-то отдававший лекарствами – думаю, тетя Ира запивала им сердечные капли, которые она пьет после