Я добрела до школы к началу первой перемены. Жаль, что моя школа так близко. Может, вообще не ходить, погулять, походить по торговому центру, написать Лелушу сообщение, что я уже свободна? Ну нет. Если мама как-то узнает, что я до школы не дошла (на самом деле возьмет и позвонит классной), ничего хорошего из этого не выйдет. А так – получу тройку по алгебре, тройку по географии – у мамы будет о чем поговорить вечером. Тройки ведь может получать только Вова. Мама так и говорит: «Тройка – Вовина оценка, а ты должна учиться хорошо. Пятерки пусть для этих… там… а тебе нужна твердая четверка! Четверка – это «хорошо»! Какие еще тройки?»

Почему? Чем я лучше или хуже Вовы? Может быть, потому, что Вову чуть не выгнали из его университета на первом курсе, когда он получил на первой сессии все двойки. И он с огромным трудом по два раза пересдавал каждый экзамен. И каждый раз ему говорили: «Всё! Ты отчислен!» Пугали. Поэтому мама радуется его тройкам и боится, что его выгонят, заберут в армию и потом он останется без высшего образования, которое дает надежду на приличную работу – некоторым. Но Вова учится на «пла́тке», но оттуда тоже иногда выгоняют – тех, кто совсем не хочет учиться, как наш Вова, например, потому что он вообще ничего не хочет.

Однажды я слышала, как папа говорил маме:

– Пусть попробует поработать хотя бы фасовщиком в магазине! Может быть, после этого ему интереснее станет учиться!

А Вова, тоже слышавший этот разговор родителей, которые скорей всего вовсе не хотели, чтобы мы их слышали, вышел из нашей комнаты и заявил:

– Я скоро уезжаю в Гвинею-Бисау!

– Зачем? – удивилась мама. – Вас посылают на практику?

– Не… Дело там открою. Есть кое-какие планы…

Мама всплеснула руками, крикнула «Вот еще!», сильно пихнула папу и бросила в Вову большого диванного мишку. На этом разговоры о фасовщиках закончились.

На самом деле Вова учится в очень плохом университете, где преподаватели могут спокойно прогулять занятие, обругать студентов матом или всю пару неспешно рассказывать о своей рыбалке или коте, которого надо кастрировать, но жалко.

Сейчас, когда Вова, как и многие, учится почти всё время дома онлайн, я слышу, что происходит у него на парах. Некоторые его однокурсники еле-еле говорят, еще хуже, чем наши мальчики. Ничего не могут сказать, ни одного предложения до конца. Здание его университета находится на самом краю Москвы, куда Вове добираться от дома полтора часа, и он очень рад, что теперь ездить не нужно. После эпидемии их так и оставили дома. Кто-то из преподавателей приезжает, но в основном все сидят по домам. Тем более что там работает один туалет на всё здание, куда ходят и девочки, и мальчики, и все преподаватели. В остальных туалетах разруха, и студенты любят снимать оттуда «истории» – быстрые репортажи о себе для своих друзей и для всего мира, если найдется кто-то в мире, кому будет это интересно.

У Вовы есть несколько иностранных подписчиков, которые ставят ему лайки и подписывают комментарии по-английски и по-испански. Один из этих комментаторов, правда, оказался девочкой из его группы, которая сделала поддельный аккаунт от лица бельгийского студента, со всеми общалась на плохом русском и выдала себя совершенно случайно.

Здание Вовиного университета раньше было учебным центром какого-то военного института, и во дворе остались спортивные снаряды – лесенки, брусья. Из-за них Вова туда иногда ездит, чтобы фотографироваться на разных «качалках». Хотя у нас на бульваре сделали новые снаряды. Но там – старинные, облезлые, как выражается мама, – атмосферные. Ей очень нравятся Вовины фотографии на тех качалках. Она даже поставила себе на аватарку фотографию, где Вова подтянулся и застыл. На фотографии не видно, что Вова просто стоит на огромной старой деревянной катушке, зачем-то оставленной на площадке, и держится за брусья. Наверное, мама любит вот такого Вову – сильного и энергичного. Ей кажется, что он на самом деле такой, только немного ленится всегда быть в форме. Поэтому мама платит за Вовину учебу, лишь бы он хоть изредка учился.

Я вошла в школу в перемену, но в неудачный момент.

– Кулебина! – Таисья выросла передо мной горой, которую не обойти. Для того чтобы обойти такую гору, нужно быть не просто умным, а еще и смелым. А это, как известно, не про меня.

Я подняла глаза. Красивые черно-желтые серьги в форме переплетающихся змеек колыхались в своем ритме. А Таисья застыла. Но смотрела не на меня, а куда-то вдаль. Я осторожно сделала шаг вбок, но Таисья, по-прежнему глядя далеко и высоко, цепко взяла меня за плечо, так, что вырваться не было никакой силы. Да я и не стала вырываться. Я же покорная, трусливая овца.

Прекрасное настроение как-то быстро прошло. Из столовой невыносимо пахло жареной рыбой и щами, в гардеробе дополнительно воняло, как положено, носками, ботинками, духами, дезодорантами, гарью электронных сигарет. Таисья, зачем-то продолжая меня удерживать, громко разговаривала по телефону с мамой какой-то Оли, которая не умеет держать в руках ручку и криво рисует линии на контурных картах, рассчитывая на то, что учитель географии равнодушный и безответственный. А учитель географии ответственный и любит всех детей без исключения…

Мне стало как-то всё равно. И очень душно. Перед глазами поплыли зеленые огоньки, странно сдавило затылок, и ноги стали ватными. Таисья сильно накренилась вбок, и потом всё вообще пропало.

Я открыла глаза и не поняла, где я нахожусь, пока надо мной не склонилось лицо человека, которого я меньше всего хотела бы видеть – нашего фельдшера.

– Ну-с, – сказал он. – И что это значит? Что случилось?

Я молчала, потому что сама не знала, что случилось.

– А если укол сделать? Говорить будешь? Дурака валяла или как?

Он пододвинул к себе столик на колесиках и стал медленно выбирать какой-то инструмент, клацая и бренча щипцами, пинцетами, шприцами. Я закрыла глаза. Ну вот. Зачем я пришла в эту школу сегодня? Прошла бы мимо. Шла бы за Лелушем, куда он, туда и я, даже не зная, куда я иду…

– Э-э-э! – Фельдшер изо всей силы шлепнул меня по щеке. – Ты это, давай тут мне не надо!

Дверь открылась, и в кабинет вошли еще два врача, в синей форме, масках, с оранжевыми чемоданчиками.

Минут пять они выясняли у фельдшера, у