Мне показалось, что папа видел, как я ухожу, но не выдал меня. Я поколебалась секунду – не оставить ли телефон дома, как будто случайно. Тогда мама не сможет, спохватившись, вернуть меня. А вдруг мне позвонит или напишет Лелуш? «Приходи…» Когда-нибудь у меня будет отличный телефон, в котором я смогу часто общаться с ним, смогу выходить в виртуальный мир в любую секунду, как все. Но пока это невозможно. Тетя Ира обещала мне подарить самый лучший телефон, но я почему-то ей не верю. Мне кажется, она и сама в это не верит.

Тетя Ира вчера пришла очень поздно, от нее сильно пахло вином, она всё время смеялась, икала и пошатывалась. Мама заперлась с ней на кухне и тихо, как только может, стала уговаривать ее уехать. Всё равно было слышно: «Я возьму тебе билет… на автобус хватит… Как некуда ехать? Что значит “некуда”? Куда девалась твоя квартира?..» Закончилось это громкими криками, руганью, слезами, папа встал с дивана, охая и держась за стенку, заперся вместе с ними на кухне и тоже стал кричать, насколько у него хватало сил.

Потом папе стало плохо, мама бегала туда-сюда, а тетя Ира вышла на лестничную площадку, села там на ступеньки и стала рыдать в голос, приговаривая: «Мамочки ро́дные! Мамочки родные!.. Ой, лишечко… Почему же все люди такие жестокие!..» На это выглянули две соседки, тоже стали ругаться, когда поняли, что тетя Ира не просто несчастная и зовет своих родных мамочек, но и сильно пьяная. Одна из соседок даже пыталась бить тетю Иру и сталкивать вниз с лестницы. Но тетя Ира дала отпор, тогда вторая вызвала полицию, маме пришлось расплачиваться за тетю Иру, иначе они не хотели уезжать. А потом еще отнести соседке последнюю банку варенья и бутылку вина, которую мама заранее купила на праздник.

Сейчас тетя Ира спала, свернувшись клубочком, на разложенной в нашей с Вовой комнате раскладушке, отчего там совершенно невозможно было поворачиваться, и во сне причмокивала, терла глаза и что-то шептала.

Я осторожно прикрыла дверь, стараясь не щелкать замком, на этот звук мама реагирует сразу.

На улице я припустилась бегом, насколько мне позволяет теперь бегать мой ненавистный ботинок, притягивающий меня к земле. Я боялась, что мама вынесется за мной, не веря, что я отвечу на ее звонок.

Когда я оказалась через два двора от своего дома, я, наконец, пошла спокойно. Ведь на самом деле я в школу совсем не спешу. Я просто хочу увидеть того, без кого теперь не могу жить. Но жить мне приходится без него. Потому что все считают, что я малявка, потому что он живет где-то в другом месте, потому что меня вообще никто не поймет, если я это расскажу. Кому я могу рассказать о том, что я испытываю? Маме? Тете Ире? Норе Иванян? Нет.

Наверное, я могу рассказать это одной девочке «ВКонтакте», с которой мы познакомились летом, во время каникул. Мне кажется, она меня поймет. В Сети все люди лучше, с ними гораздо приятнее общаться. Но я боюсь ей рассказывать, я не уверена, что Вова не заходит в мои сообщения и не читает их.

Я пробовала менять пароли, но Вова каким-то образом их каждый раз узнаёт. Скорей всего, я делаю слишком глупые пароли. Или прав папа, что Вове надо было поступать не на социолога, а на хакера, потому что он и так хакер. Но у Вовы по математике всегда было три, и когда решали, куда ему поступать, чтобы поступить точно и не попасть в армию, мама сказала: «Всё равно потом продавать что-то будет, как все, пусть идет туда, куда поступит».

Мне вдруг показалось, что впереди мелькнула знакомая фигура на велосипеде. Я прибавила шагу. Нога сразу стала тяжелой и заныла, ведь меня просили не бегать, но что значит боль в ноге по сравнению с тем, что я сейчас увижу его! Я бы окликнула его, если была бы уверена, что я правильно его называю.

– Лелуш! – все-таки крикнула я, потому что поняла, что мне его не догнать.

Человек на велосипеде оглянулся, и – я даже сразу не поверила! – улыбнулся, и повернул назад.

– Привет! – Он легко затормозил около меня, спрыгнул с велосипеда и снял со спины пустую сумку. – В школу?

Я кивнула, почему-то не в силах говорить. У меня пересохло во рту, застучало сердце, я не могла оторвать от него глаз. Конечно, это он. Это он, его снимают в кино, сейчас, наверное, где-то есть скрытая камера… снимают, как я стою и смотрю на него… Ну и пусть. Я потрясла головой, надеясь, что ко мне вернется способность говорить.

– Да, – с трудом ответила я, слыша свой собственный голос как будто издалека.

Может быть, сразу сказать, что я люблю его, и всё остальное сразу станет ненужным? Всё сразу станет понятным? И я уйду с ним, и буду жить вместе с ним. Ведь так бывает, наверное… В той странной пустой квартире… Какая разница, сколько человеку лет? Почему мне только четырнадцать? Как сделать так, чтобы побыстрее стало хотя бы шестнадцать?

– Сколько у тебя уроков? Я приду.

– Шесть, – ответила я, понимая, что я не смогу дождаться конца шестого урока, что я никуда не хочу сейчас идти, я хочу быть с ним.

– Хорошо. – Он поцеловал меня в щеку, быстро оглянувшись. – Мама увидит, что скажет?

– Мама дома, – ответила я, чувствуя, как сердце, тяжелое и горячее, изо всех сил колотится в груди. И еще чувствуя, как телефон в кармане бурчит и бурчит. Это как раз мама наконец поняла, что я убежала. Надеюсь, она поищет мою школьную сумку, увидит, что ее нет, и успокоится – все-таки я в школу убежала, учиться.

– Скоро я покупаю мотороллер, ты будешь ехать со мной. – Лелуш улыбнулся. Когда он улыбается, всё вокруг как будто становится светлее, и я тоже невольно улыбаюсь вместе с ним. – Всегда будешь со мной. Да?

– Да.

Да, да, конечно! Я хотела бы прыгать до неба и кричать на всю улицу «Да!», но я произнесла это еле слышно и на всякий случай еще кивнула, потому что он мог не понять, что я сказала. Я умею громко говорить, громко петь и громко кричать. Или умела – в той, другой жизни, когда я не должна была носить чудовищный, безобразный ботинок. И в той жизни, где я