– Ты стала зомби, Ир. Ты получила чип. Тебя закодировали. Ты… Да!.. – Мама махнула рукой. – Всё ясно. Я как-то так и подумала – кто может из наших родственников добровольно стать овцой на заклание? Ирка, конечно.

– Какой овцой? – Тетя Ира тем временем уже оделась и делала мне знаки, чтобы я тоже одевалась.

– На за-кла-ние!!! Всё, ладно. Я от тебя устала еще до твоего приезда. Короче, у нас желудочная инфекция дома, Саша заболел, сейчас заболеем мы все, а ты – сама решай.

– Ага! – легко кивнула тетя Ира. – Да я не заболею! Ты обо мне не переживай! Мы сейчас с Кристинкой в магазин сбегаем и всё. Ой, слушай, дай мне рублей пятьсот… – Тетя Ира осеклась, увидев мамин взгляд. – Ну хотя бы двести… А то у меня денег-то совсем нет.

Мама недобро улыбнулась.

– То есть у тебя и денег нет?

– Ну есть… там… семьдесят рублей… Но в Москве ничего на это не купишь. Я на работу пойду, сразу отдам.

Мама неожиданно открыла кошелек и протянула тете Ире пятьсот рублей.

– На. Купи угля в аптеке на сто рублей. На остальные – что хочешь. Что поделаешь? Ты Сашина сестра.

– Мам, можно я с тетей Ирой пойду?

Мама нахмурилась, посмотрела на меня, явно думая о другом. Она начала писать папе названия антибиотиков, которые он должен купить. Мама всегда лечит всех сразу антибиотиками, потому что считает, что это самое передовое, что придумали медики за последние сто лет. Иногда мы сразу выздоравливаем, толком не заболев, а иногда болеем сильно и долго.

– Кристин, ты не помнишь название? Мы покупали летом лекарство, когда у Вовы расстроился кишечник… Что-то длинное на «с», кажется…

Я помотала головой, отступая назад. Мама махнула рукой.

– Иди! Потом с тобой разберемся! Отец домой придет, пусть слушает, о чем врет его дочь. Врешь – значит, мечтаешь об этом. Грех – в мыслях, понимаешь? Можно не грешить, только мечтать, и быть самым страшным грешником.

Я знаю это отлично. По маминому мнению, я самый страшный грешник, потому что я всегда мечтаю о чем-то плохом, так ей кажется. А как я могу доказать, что это не так?

Мы шли с тетей Ирой по бульвару и ели мороженое. Тетя Ира купила конфет, бутылку вина, попросила, чтобы нам нарезали сто грамм какой-то дорогой колбасы, и мороженое. Мне досталось вкуснейшее, быстро тающее мороженое, нежное, с приятной кислинкой и маленькими цветными шариками в глазури, смешно щелкающими во рту.

Я подхватила языком каплю, стекавшую сбоку, и столкнулась глазами с тем парнем, «Лелушем», который потерял телефон. Он сидел на лавочке, рядом стоял велосипед и желтая коробка разносчика еды. Он подмигнул мне и улыбнулся. Отчего-то у меня сильно стукнуло сердце – что-то такое было в его улыбке особенное, предназначенное мне одной.

Мы прошли мимо него, мне очень хотелось обернуться, но я не стала. Я остановилась, наклонилась, как будто поправить шнурок у ботинка, и искоса посмотрела назад. «Лелуш» задумчиво смотрел мне вслед. И был так похож на того, настоящего Лелуша, что я даже зажмурилась. Открыла глаза, а он так же смотрит на меня. И улыбается, слегка, со стороны можно подумать, что у него просто такие губы, так нарисованы на лице – в легкую улыбку, – но я видела, что он улыбается мне.

Я побыстрее отвернулась и распрямилась.

– Ты на два узла завязывай! Ботиночки у тебя… на хфасоне… – хмыкнула тетя Ира, наблюдавшая всё время за мной. Хорошо, что она не поняла, на кого я смотрю, а снова завела разговор на тему моих ботинок, я же тогда ей не ответила, надо же прикопаться! – А почему разные-то? Модно, что ли?

– У меня одна нога длиннее другой.

– Да-а? А у меня уши разные, смотри! – Тетя Ира отвела волосы назад. – Видишь? Одно нормальное, а другое торчит. Я всё хотела его подрезать, но это дорого и страшно. Вдруг потом слышать плохо буду? А еще у меня собака была, у нее глаза были разные. Один черный, а другой светлый. Это мутация такая. Так ее сосед убил, наехал на нее специально, потому что он боялся ее, считал, что из-за нее у него сарай на даче сгорел и бизнес лопнул. Всё из-за моей Лаймы, потому что она на соседа смотрела разными глазами! А ботинок у тебя оригинальный… Я видела показ мод, там у всех девушек такие ботинки огромные были… А парни, наоборот, в туфлях-лодочках ходили и в разноцветных платьях. Это перебор, конечно. А мужские ботинки для женщин – это сейчас самый писк. И юбку надо легкую, чтобы летела и такой был… – тетя Ира покрутила пальцами, – м-м-м… фу-ты, слово такое… когда одно не соответствует другому… Черное и белое… Урод и красавчик…

– Контраст?

– Ой, точно! Ты хорошо говоришь, прямо как мой брат Саша! Он, когда маленький был, всё время говорил! Говорил, говорил, мама думала, что он адвокатом будет. А он – видишь, учился-учился, а всё равно за баранкой сидит, как наш папка. Папка теперь клубнику и синенькие ро́стит, а раньше-то километры мотал по области… – Тетя Ира вздохнула. – Вот я потому и не пошла в универ. Какой смысл? Лучше чему-то дельному научиться. У нас универ знаешь какой? Двухэтажный, там раньше училище было малярно-столярное. И на водителя можно было еще, кажется, учиться… Знаешь, мы после зоопарка куда поедем? Сфоткаться у московского универа, такой высокий… на каких-то горах… Я видела фотку… м-м-м… сейчас… там свадьбы обычно фоткают…

– МГУ? На Ленинских горах?

– Не… Птичьи какие-то горы…

– На Воробьевых? Это одно и то же. – Нам как раз Таисья недавно рассказывала о перемене московских названий в одну и в другую сторону.

– Точно! Ну ты голова, прям как Сашка!..

Я не стала спрашивать, откуда тетя Ира знает, как говорил папа, когда он был маленьким, ведь она младше папы. Он у нас в семье вообще-то не самый разговорчивый человек, да и я всё время молчу. Говорит обычно мама, а мы все поддакиваем или спорим, но короткими предложениями, потому что иначе мама закрывает уши, повторяя: «Много слов – много лжи!»

– Ой… – Тетя Ира зажмурилась, когда мы вышли из метро. – Красота-а… Вот это жизнь!..

Напротив нас возвышались небоскребы, один другого выше, толкаясь, теснясь, как будто страшные грибы-мутанты, выросшие неожиданно на самом краю набережной Москвы-реки. Берег стал осыпаться, и пока его временно заложили огромными серыми плитами, неаккуратно, наспех, чтобы весь песок не съехал в реку