– Знал бы ты, как сильно я не хочу звонить в его канцелярию. Потом ведь спросят, почему я за тебя ходатайствовал. Давай что-либо попроще сделаем!

– Нет, – настаивал я, – ты же не профсоюзного активиста к нему отправляешь. Наверное, он слышал обо мне кое-что, раз уже два года на этом месте.

– Этого я и боюсь! Скажет ещё, что я с вольнодумцем дружбу вожу. Ты же многое себе позволяешь, а у нас всё записывается… И поверь: никто ничего никогда не забывает.

– То есть ты мне отказываешь после всего, что я для тебя сделал?

– Нет, не отказываю, просто хочу, чтобы ты придумал что-нибудь не настолько опасное и сложное, – отвечал он, отводя взгляд.

– А мне не надо проще. Я вот не искал простых и менее опасных путей, когда тебя, раненого, на себе вытаскивал…

– Молчи, прошу тебя, – вставая со своего кресла, виновато произнёс мой фронтовой друг. – Я пытаюсь забыть о совести, а ты о ней напоминаешь. Постараюсь вернуть свой долг, дай мне минуту.

С этими словами он встал и вышел из кабинета. Мой спутник, наблюдавший за происходящим из угла комнаты, обратился ко мне:

– Как ты думаешь, что он решит?

– Да ничему уже не удивлюсь. Если он вернётся со взводом солдат и арестует меня, то передаст как раз туда, куда мы и стремимся попасть.

– Не думай о нём плохо, – сказал мой необычный собеседник. – Он просто до сих пор не нашёл себя. Вроде и должность шикарная, и уважение в своей среде, а счастья нет.

– Раньше я думал о людях слишком хорошо, больше такой ошибки не повторю.

Но я оказался неправ и был этому несказанно рад. Мой фронтовой товарищ вернулся, держа в руке пластиковый пропуск и тонкую папку с бумагами.

– Здесь ходатайство и рекомендации от меня. Внутри континента пропуск действует на каждом КПП, а в столице даёт право на перемещение по всем уровням. В Главном Управлении Безопасности найди отдел по борьбе с инакомыслием, там предъявишь пропуск и скажешь, что хочешь получить визу на Большую землю. Но я бы на твоём месте туда не пошёл. Если откажут, то, скорее всего, свой недолгий остаток жизни проведёшь у них же в подвале.

– Не самый худший вариант: моим мучениям быстрее придёт конец, – иронично заметил я.

– Глупости говоришь, – с досадой сказал мой бывший подчинённый. – Чем тебе тут не живётся? С твоим прошлым тебе можно было бы как раз в том здании работать, куда за визой пойдёшь. У них там всё меняется. Ещё лет двадцать, и жизнь наладится на всех континентах. И ты мог бы этому поспособствовать.

– Надеюсь, что ты, мой друг, не пострадаешь из-за меня, – с благодарностью ответил я. – Мне и в нашей глуши хорошо, но так и жизнь пройдёт незаметно, а я не могу без движения. Спасибо тебе, и завязывай пить – до добра это не доведёт. Кстати, мне надо какие-то бумаги заполнить?

– Иди уже! – выдавив улыбку, произнёс он. – Сам всё оформлю. Твои анкетные данные в моей голове навсегда отпечатались, да и не только в моей. Я часто бываю в разных городах и поселениях – тебя до сих пор везде помнят и уважают. И ты, несомненно, это заслужил.

Я не стал ничего отвечать, лишь взглядом выразив всю мою признательность. Мы молча обнялись: наши дороги опять расходились. Я шагнул в раскалённую духовку дня, оставив позади приятную прохладу. До дома мы с моим вечным спутником дошли молча. Там мне предстояли короткие сборы и ожидание вечернего гиперпоезда, который доставит нас обоих в столицу. Завтрашний день обещал быть насыщенным, а возможно, и последним в нашей с ним жизни.

Глава 3

Петроградская зима выдалась на редкость тёплой. Снега почти не было, а тот, что выпадал по ночам, таял в течение дня. Как только дирижабль причалил к мачте и мы по трапу спустились на землю, сразу почувствовался ритм большого города. Поразительная разница ощущалась между тем спокойствием, что царило за облаками, где огромный цеппелин неспешно разрезал ледяную тишину небес, и тем, что творилось внизу. Особенно здесь, в центре величайшей Империи. Поразительно, как далеко мы продвинулись за последние тридцать лет – от крестьянской, раздираемой внутренними противоречиями страны до самой большой сухопутной державы мира, при упоминании которой наши соперники, доселе смотревшие свысока на весь мир, испытывали дискомфорт. От сельских покосившихся избушек и восковых свечей до величественных трёхсотметровых зданий и лазерных вывесок на куполе ночного неба.

Выспавшись в дирижабле, мой друг забежал домой, переоделся и поехал в Министерство просвещения. Он знал, что в нашем бюрократическом обществе нужно сразу идти на самый верх, минуя никому не нужные запросы и согласования. Далеко не у всех получалось попасть туда так легко, но он мог себе позволить и не такое.

Расплатившись с таксистом, он уверенной походкой вошёл в огромные старинные двери. Охрана в фойе сразу его узнала, и предъявлять удостоверение не потребовалось. Служебный лифт доставил нас на последний этаж, где находились всего несколько кабинетов и огромный зал для конференций. Окна были панорамными – от пола и до потолка, вид из них с высоты в сотни метров открывался восхитительный. Незамёрзшая Нева омывала многочисленные острова, где-то внизу текли реки спешащих людей и потоки ревущих машин.

– Как красиво! – сказали мы одновременно.

– А ведь ты мог бы сидеть в кабинете как раз на этом этаже, – напомнил ему я. – Именно с этим видом на город.

– Пожалуй, это единственный плюс, но многие минусы перекрывают его с лихвой. Я и сейчас не пошёл бы на эту работу: слишком много ограничений.

– Тебе нельзя давать полную свободу действий, иначе столько дров наломаешь. Император знает, что над тобой всегда должен быть начальник, который будет сдерживать, а иногда даже и останавливать тебя. За пару лет ты бы мог очутиться на том самом месте, куда мы сейчас направляемся, ведь у твоего ученика это получилось. И теперь над ним стоит лишь один человек. И я не уверен, что Император так уж контролирует это министерство: он доверяет твоему ученику не больше, чем когда-то тебе, а сейчас в Империи слишком много дел, требующих его полного внимания.

В воздухе повисло неловкое молчание. Я почувствовал, что мысли друга устремились в прошлое. Чтобы разрядить атмосферу, я продолжил весёлым голосом:

– Кстати, твой несостоявшийся кабинет был задуман как зеркальное отражение кабинета Императора.