Шрифт:
Закладка:
В Кинбурне оставили сардинцев и алжирцев, а флот двинулся к Николаеву. Но в устье Буга наткнулся на минные заграждения, метко ударили береговые русские батареи, и масса кораблей повернула обратно. А неприятельский гарнизон в Кинбурне окружили казаки. Солдаты и офицеры, выходившие из крепости за продовольствием или по другим нуждам, не возвращались. 119 были убиты, 48 попали в плен. Остальные издергались в страхе, и их вывезли, бросив развалины Кинбурна.
Тем временем корпус Муравьева, 27 тыс. штыков и сабель, продолжал осаду Карса. Там укрылись остатки разбитых турецких армий на Кавказе, 30 тыс. аскеров. Штурм они отразили. Но крепость окружили батареями, громили огнем. Перекрыли заслонами все дороги и тропинки. Гарнизон стал голодать и 16 ноября сдался. За время осады погибла половина защитников, было взято 16,5 тыс. пленных и 136 орудий. Открылись дороги вглубь Турции. Наши войска вышли к Эрзеруму.
На Северном Кавказе воинственный Сефер-бей так и не угомонился. Заново собирал по горам, кого только мог. Воспользовался тем, что русские силы оттянулись на другие участки, в Екатеринодаре никого не осталось. В декабре неожиданно налетел и захватил часть города. Но единым духом поднялись казачьи станицы, поспешили отовсюду наши разбросанные части. Из тех, кто ворвался в Екатеринодар, мало кто уцелел. Преследуя и разгоняя отряды Сефер-бея, русские дошли до морского побережья и Анапу тоже отбили.
Это были последние сражения. Западные авторы до сих пор повторяют свои старые байки даже не о поражении, а о «разгроме» России. Дескать, она оказалась «колоссом на глиняных ногах» [24]. Но… мощнейшая коалиция всей Европы ценой морей крови за два года сумела захватить только половину Севастополя, Керчь и Евпаторию. На всех прочих участках неприятелей отбили, а в Закавказье русские заняли обширные турецкие области (и еще на Дальнем Востоке прихватили Приамурье с Приморьем). Где же здесь поражение?
Глава 11. «Перестройка» в XIX веке
Миропомазание Александа II на царство
Нет, Николай I никогда не признал бы поражения, которого не было. Россия потеряла около 140 тыс. воинов вместе с больными, а боевые потери составили 40 тыс. убитых и умерших от ран. У вражеской коалиции урон только по официальным данным достиг 223 тыс., хотя англичане и французы, чтобы не раздражать общественное мнение, потери всегда занижали (например, не учитывая алжирцев, индусов и др., а их бросали в самое пекло). Турки заявляли о 45 тыс. погибших, а сводки показывали 400 тыс. (на Дунае целые дивизии вымирали от холеры) [45].
Первым задергался Наполеон III. Он-то воевал только ради престижа, взять реванш за Наполеона I, – а полегло 97 тыс. французов, 40 тыс. вывезли ранеными и искалеченными. Дороговато получалось. В сентябре, осознав тупик в Севастополе, он запросил англичан, что Франция может продолжить войну, если перенацелить ее на освобождение Польши. Лондон наотрез отказался. Польшу-то Франция подобрала бы под себя, а война за нее ссорила с Австрией и Пруссией, толкала их к России.
Тогда Наполеон рассудил, что разрекламированное «взятие Севастополя» надо использовать как эффектную точку в войне. Тайком от англичан забросил в Петербург удочки о мире. Но и многих британских политиков отрезвили потери, они только официально зашкалили за 40 тыс. Колоссальными были и расходы на походы флота, перевозки и снабжение войск. Небывалый случай: у Англии стало туго с деньгами, она попросила заем у Франции!
Однако в России набирала обороты либеральная раскачка. «Разоблачения» недостатков сливались в поток повального критиканства. Бездумно подхватывались западные оценки русского «поражения», «отсталости» – и выставлялись закономерным итогом правления Николая I, очерняя всю эго эпоху. Этот поток подпитывался извне. Герцен в Лондоне в августе 1855 г. выпустил первый номер альманаха «Полярная звезда» с профилями пяти повешенных декабристов на обложке. Журнал сразу попал в Россию, даже во дворец. А на первых страницах – открытое письмо к царю с призывом к либеральным реформам, от отмены крепостного права до гражданских «свобод» по западным образцам. Герцен внушал: «Россия сильно потрясена последними событиями. Что бы ни было, она не может возвратиться к застою».
Внутри страны бурлили аналогичные настроения. Ярый западник и видный литератор Мельгунов поучал: «Пора встрепенуться. Но чтобы нас разбудить и призвать к полезной деятельности, для того только нужна… гласность… Гласность! Великое слово! Одна гласность в силах оградить нас от беззаконий правосудия… поднять нас и облагородить». Но и идейная противница Мельгунова, славянофилка Аксакова объявляла: «Тютчев… прекрасно назвал настоящее время оттепелью. Именно так. Но что последует за оттепелью? Хорошо, если весна и благодатное лето, но если оттепель временная, и потом все опять скует мороз?»
Даже терминология была до боли знакомой! Застой, гласность, оттепель. Только слова «перестройка» в обороте не было, оно звучало более благородно – «реформы». У этих процессов существовали и центры, идейные и организационные. Один сформировался вокруг главы морского ведомства Константина Николаевича. Если воспитание наследника направлял отец, то из его младшего брата наставники сумели сделать крутого либерала. Он сразу же после похорон Николая I предлагал Александру II объявить о решительном разрыве с прежней системой и начать кардинальные реформы по европейским моделям. Император на такое не пошел, но и не приструнил брата, считал одним из главных помощников.
Заносчивого и высокомерного Константина не любили ни подчиненные, ни в правительстве, называли его «якобинцем», «красным». Но он создал вокруг себя узкую группировку «константиновцев» (похожую на ложу, хотя доказательств нет). Из нее вышли многие радикальные реформаторы. А сугубо ведомственный журнал «Морской сборник» вместо флотской тематики превратился в популярный публицистический сборник, настоящий «рупор перестройки», озвучивая самые «передовые» взгляды.
Второй центр возник вокруг великой княгини Елены Павловны, вдовы царского дяди Михаила Павловича. Она была Вюртембергской принцессой, а выросла в Париже. Когда превратилась в русскую великую княгиню, то приросла и к России, считала своей страной. Овдовев, она унаследовала богатства мужа. Стала виднейшей благотворительницей и общественницей, попечительницей нескольких институтов, больниц, консерватории. Покровительствовала художникам, артистам, хирургу Пирогову. В войну создала первую общину сестер милосердия, героически трудившуюся в Севастополе.
Но она была близка и к «прогрессивным» университетским кругам, масонскому Вольному экономическому обществу. А идеалом России видела подобие Франции. У себя в Михайловском дворце она устраивала вечера по образцу знаменитого парижского салона Кювье, где бывала в юности. Там бывали писатели, ученые, художники, композиторы, но и шеф жандармов
