Шрифт:
Закладка:
Однако 27 января 1855 г. царь простудился или подхватил грипп в легкой форме. Он продолжал работать, 7 февраля начался Великий пост, и Николай Павлович стал поститься со всей семьей. Чувствовал себя уже нормально. 9 февраля поехал в Манеж проводить батальоны, убывающие на фронт. После этого наступило ухудшение, но временное. 11 февраля Николай Павлович собирался в церковь – врачи отговорили. 15-го вернулся к работе. Принимал доклады. Получив рапорт о неудаче под Евпаторией, император по тону понял: Меншиков сломался морально. Продиктовал сыну указ о его отставке. Занимался и другими делами. А 16–17 февраля болезнь внезапно и обвально обострилась…
Сопоставление многочисленных фактов и подробностей трагедии позволяет прийти к выводу: скорее всего, Николай I был отравлен. Развернутые доказательства я привел в другой своей работе и не буду здесь повторяться [13, с. 407–415]. Но версия убийства, впоследствии затертая либералами, была очень распространена. Графиня С. Д. Толь писала: «Умер ли он своей смертью? Многие современники упорно уверяли, что он был отравлен одним из докторов, которого будто бы подкупил на это злодеяние французский император Наполеон III» [38]. Об убийстве прямо писала великая княгиня Мария Павловна – во время болезни она неотлучно дежурила возле царственного брата. Такого же мнения была фрейлина М. П. Фредерикс [39].
Заинтересованы были не только Англия с Францией, в самой России имелась сильная партия «противников войны». То есть капитулянтов, готовых любой ценой восстановить «дружбу» с вожделенным Западом. Впрочем, и «миролюбцы» были связаны с Парижем и Лондоном масонскими узами. А царь стал для них главной помехой. Исполнителем, судя по всему, стал лейб-медик Мандт, сумевший втереться к Николаю I в полное доверие. А болезнь государя, с одной стороны, дала повод к «лечению». С другой – позволила списать смерть на «естественные» причины.
В дворцовой аптеке Мандт препараты не заказывал. Ссылаясь на собственные методики, лечил неизвестными порошками, которые сам приносил в кармане [39]. А протоколы вскрытия для всех членов Царского дома сохранились – и только протокол Николая Павловича исчез [39]. Что не удивительно. Этим заведовал директор медицинского департамента Военного министерства и начальник Медико-хирургической академии Вацлав Пеликан – закадычный друг Мандта, поляк, до 1832 г. ректор Виленского университета, закрытого Николаем I как гнездо революционеров. Государь его не обидел, дал высокие должности в России. Но он с идеями «свобод» не расстался, императора ненавидел.
Мандт до последнего момента, до 21 часа 17 февраля, заверял всех, что «опасности никакой нет». Консилиум светил медицины не созывался. Наследник все же выделил в помощь для лечения отца своих лейб-медиков, Карреля и Енохина. Но они были молодыми, перед авторитетом Мандта «не смели пикнуть». И именно они подняли тревогу. В ночь на 18 февраля, когда Мандт ушел отдохнуть, известили цесаревича, что дело совсем плохо. Начальник II Отделения Его Величества канцелярии Блудов срочно разослал указания в храмы, служить молебны о здравии царя (в народе о его болезни даже не знали, ее не считали тяжелой). А дочь Блудова Антонина обратилась к Мандту – требовала, чтобы государь приобщился С в. Таин.
Лейб-медик, вероятно, понял, что дальше тянуть нельзя. В 2 часа ночи, вернувшись к императору, будто бы лишь сейчас обнаружил угрозу. Начал закидывать удочки о визите духовника, протоиерея Василия Бажанова. Николай Павлович догадался. Спросил прямо: он умирает? Шеф жандармов Дубельт сообщает, что Мандт опять начал выкручиваться. Но государь по его тону понял правду. Сказал: «Теперь я знаю, что мне делать». Сам велел позвать наследника и священника, объявил им – состояние безнадежно [40]. Свидетелей его последних часов было много, и все подтверждают: внезапное известие о скорой смерти царь принял с полнейшим самообладанием. Он исповедовался, твердым голосом прочитал перед Причастием молитву: «Верую, Господи, и исповедую…» А после Причастия сказал: «Господи, прими меня с миром». Благословил детей и внуков, с каждым поговорил отдельно. Потом велел родным удалиться.
Даже в эти последние часы он принадлежал не семье, а России. Простился с соратниками. Вызвал к себе нескольких солдат – поручил им передать прощальный привет их товарищам. Наследнику велел от его имени проститься со всей гвардией и армией, особенно с защитниками Севастополя: «Скажи им, что я и там буду молиться за них, что я всегда старался работать на благо им. В тех случаях, где это мне не удалось, это случилось не от недостатка доброй воли, а от недостатка знания и умения. Я прошу их простить меня».
Царь сам отдал приказ заранее собрать гвардейские полки – чтобы принесли присягу сыну сразу же, как только отец испустит последний вздох. Уже под утро доложили, что прибыл курьер из Севастополя. Николай ответил: «Эти вещи меня уже не касаются. Пусть он передаст депеши моему сыну». В 8 часов духовник начал читать отходную. Страдания государя усиливались. Он говорил: «Если это начало конца, то это очень тяжело. Я не думал, что так трудно умирать». Держал за руки супругу и сына, читал свою любимую молитву: «Ныне отпущаеши…» Около 10 часов император потерял дар речи. Но после полудня снова заговорил.
Обратился к наследнику: «Мне хотелось, приняв на себя все трудное, оставить тебе царство мирное, устроенное и счастливое. Провидение судило иначе. Теперь иду молиться за Россию и за вас. После России я вас любил больше всего на свете. Служи России». Царь захрипел, дыхание сбивалось. Он напутствовал сына: «Держи все, держи все» – и показал рукой, что держать надо крепко. По лицу Николая Павловича пробежала судорога, голова откинулась. У присутствующих вырвался общий крик. Но государь вдруг открыл глаза, поднял их к небу – и улыбнулся. С этой улыбкой и ушел в мир иной [41]…
Протоиерей Василий Бажанов свидетельствовал, что он в своей жизни наставлял перед кончиной многих, но никогда не видел такой веры, торжествующей над приближающейся смертью [42]. Николая Павловича ставил в пример верующим и митрополит Платон Киевский: «Так умирать может истинный
