быть только недавно обращенный противник, умоляющий, чтобы его опросили, и испытывающий зуд, чтобы возглавить военные операции против своего нового врага. Полковник Бартлетт убеждал меня воспользоваться рвением Тьета и согласился с тем, что мы не должны позволить «похитить» его ни американским, ни вьетнамским высшим штабам. Как только Тьет будет передан нашему начальству, мы почти наверняка не сможем вернуть его до того, как бóльшая часть его информации устареет и станет бесполезной. Эта проблема была извечным заклятым врагом офицеров разведки низшего звена во Вьетнаме. Каждый раз, когда появлялся хороший источник информации, с неба падал вертолет из какого-нибудь вышестоящего штаба, чтобы забрать его в тыл для допроса, откуда ни источник, ни информация практически никогда не возвращались. Я твердо решил, что с Хай Тьетом такого произойти не должно.

Предсказуемо, советники национальной полиции нашей провинции согласились поселить Тьета в одной из своих гостевых комнат в тот вечер, в обмен на возможность допросить его первыми. Мы с Тьетом договорились встретиться на следующее утро, чтобы начать наше сотрудничество. Я надеялся убедить полковника Бартлетта разрешить Тьету поселиться вместе со мной в Дыкхюэ, что позволило бы мне ночью опрашивать его о целях, которые мы могли бы реализовать на следующий день.

На следующее утро я поехал в Баочай, преисполненный оптимизма. Если Хай Тьет будет работать так же хорошо, как он говорил, то мы собирались начать одну из самых продуктивных операций за все время моей служебной командировки. Когда я вел свой джип по главной улице Баочая, толпы крестьянок возвращались домой после ежедневного похода на центральный рынок. Одни несли живых уток за связанные ноги, другие тащили тяжелые мешки, полные свежих овощей и рыбы из близлежащей реки. Крестьянки Хаунгиа были прекрасными объектами для любого фотографа. Одетые в черные атласные брюки и блузки пастельных тонов, характерные для сельского населения, они излучали силу, которой так не хватает их западным сестрам. Пожилые женщины были особенно интригующими объектами. Они обычно носили две блузки — чтобы бороться с утренней прохладой и отпугивать карманников (их туго свернутые пачки банкнот и государственные удостоверения личности были спрятаны в карманах внутренней блузки). Проезжая мимо трехколесных мотороллеров «Ламбретта», которые доставляли их в отдаленные деревушки, я думал о том, как долго еще им придется дома выполнять роль и отца, и матери — социальное положение, ставшее наследием почти тридцатилетней войны.

Пронзительный гудок военного грузовика оливкового цвета прервал мои мысли: одно из штабных подразделений полковника Тханя перегородило дорогу, выезжая из штаба. Куры, школьники в сине-белой форме, «Хонды» и джипы — все разбежались в стороны в знак признания основного закона вьетнамской дороги: чем больше автомобиль, тем больше прав на проезд у его водителя. Я подъехал к воротам полицейского комплекса, которые любезно открыл охранник.

Мой собеседник из национальной полиции встретил меня с озабоченным выражением лица — Хай Тьет уехал вскоре после рассвета в компании вьетнамского сержанта из корпусного центра допросов, расположенного в Бьенхоа. Это была худшая из всех возможных новостей. Методы допроса в этой конкретной конторе являлись отголоском испанской инквизиции. Вьетконг есть Вьетконг, и все они лжецы — таково было мнение следователей, работавших на начальника центра полковника Шиня. Здесь, как и повсюду во Вьетнаме, для запугивания задержанных широко применялась грубая сила. Бесчисленные американские советники на протяжении многих лет пытались убедить вьетнамцев, что жестокость плохо сочетается с успешным допросом, но в Бьенхоа, как и в провинции Хаунгиа, нам еще предстояло пройти долгий путь. Перспектива того, что наш тщательно взращиваемый источник попадет в руки одного из следователей полковника Шиня, была совершенно неприемлемой, и уже через час я был на пути в Бьенхоа с инструкциями от полковника Бартлетта вытащить Хай Тьета.

Через два часа я пил чай с полковником Шинем в его кабинете. Как и многие южновьетнамские офицеры, Шинь был этническим северовьетнамцем — католиком, приехавшим на юг во время великой миграции 1954 года. Полковник был полноватым, болтливым человеком, чье эго требовало, чтобы он играл в игру «я знаю то, чего вы не знаете» с каждым американцем, которого он встречал. Я не был настроен на такие игры; моей задачей было доставить Хай Тьета обратно в Хаунгиа в тот же день. Поскольку дорога в Хаунгиа через Фулой была не очень безопасной, то чем раньше мы начнем, тем будет лучше.

Полковник Шинь был в своем обычном, властном амплуа. Пока его рядовой денщик приносил чай, он уклончиво рассказывал о последней информации, полученной от «высокопоставленного источника». Улучив удобный момент, я заметил, что с таким количеством хороших источников в его активе, у Шиня, конечно, нет средств, чтобы тратить их на низкопробных информаторов районного масштаба вроде Хай Тьета. (Один из капитанов Шиня уже сообщил мне, что Тьет сидит в камере и не будет допрошен в течение нескольких дней). Я обратился к Шиню как к офицеру разведки, объяснив, что Тьет нужен нам в Хаунгиа на несколько дней, поскольку обладает информацией, которую мы могли бы использовать для нанесения ударов по вьетконговцам. Затем я разыграл свою козырную карту, совершенно искренне сообщив, что собираюсь заехать на обратном пути в Хаунгиа в военторг. Шинь, на которого можно было положиться, если ему что-то было нужно, сразу потеплел, увидев возможность провести операцию по проникновению в армейскую торговую сеть. Стереосистема и другие артефакты в его кабинете свидетельствовали о том, что он давно освоил эту тактику.

Но на этот раз я легко отделался. У доброго полковника заканчивался трубочный табак, и уже через пятнадцать минут мы с Хай Тьетом возвращались в Баочай, но только после того, как я торжественно пообещал Шиню две коробки его любимого табака — и вернуть ему Тьета в течение трех дней.

Один взгляд на Тьета подсказал мне, что со своим прибытием в Бьенхоа я не очень спешил. Впервые с тех пор, как он перешел к нам, он не улыбался. Когда мы пересекали реку Донгнай по старому металлическому мосту, возмущенный Хай Тьет рассказал мне, что его фотографировали как преступника, бросили в камеру и кормили рисовой кашей. Находясь в одиночной камере, он, тем не менее, подслушивал разговоры шепотом своих соседей, которых он считал военнопленными. Их слова убедили его в том, что люди полковника Шиня будут жестоко обращаться с ним. Когда он сжал мое плечо и поблагодарил за своевременное спасение, к Тьету вернулась улыбка. Я сделал мысленную пометку рассказать полковнику Бартлетту о том, с чем мы столкнулись. Люди полковника Шиня приносили больше вреда, чем пользы, поскольку они усиливали