Кроме того, афганские элиты понимали, что Азия не является развивающимся рынком. Один афганский банкир размышлял на саммите в Бангкоке в 1961 году, что «пять крупнейших азиатских стран — Бирма, Индия, Пакистан, Цейлон и Индонезия — могут продавать сегодня на 400 миллионов долларов меньше промышленных товаров, чем 30 лет назад»[333]. Если учесть снижение объема торговли, которое экспортеры сырьевых товаров, такие как Афганистан, остро ощущали в 1960‐х годах, афганским компаниям следовало отказаться от капиталовложений и вместо этого стремиться продавать свои товары по завышенным ценам советским импортерам.

Данные, которые смогли вскоре собрать статистики, свидетельствовали о росте экономического влияния Советского Союза на афганскую экономику. В июне 1969 года британский дипломат составил таблицу экономических данных о партнерах Афганистана по экспорту и импорту. Это исследование показало, что в 1957 году СССР поставлял в страну 38 % импортных товаров, а в 1963 году уже 63 %. Поставки из стран Запада и Японии составляли только треть всего афганского импорта, а доля Индии сократилась вдвое с 1957 года. Статистика афганского экспорта была столь же удручающей. До того, как путь в СССР стал единственным реальным выходом для товаров из Афганистана, на долю Запада приходилось 50 % афганского экспорта, а на долю СССР — только 25 %. В 1963 году соперники достигли паритета[334]. К 1970 году общий объем советской торговли составлял 40 % от общего товарооборота, и это стало одной из причин для беспокойства о господстве Советов, заметного в отчетах западных представителей.

Если учесть общую обстановку (ошибки Даллеса, рост военной помощи США Пакистану, шпионские полеты самолетов-разведчиков ЦРУ из Пешавара, напряженные отношения с Пакистаном), то становится понятно, что у Москвы и Кабула имелось много причин для сотрудничества[335]. Вместо того чтобы делать поспешные выводы о том, что СССР якобы стремится заполучить незамерзающий порт в Персидском заливе, лучше было бы учесть реальный дипломатический контекст. Через несколько недель после смерти Сталина, 30 мая 1953 года, Москва отказалась от своих претензий на территории на востоке Турции и доступ к Босфору, а весной 1956 года Хрущев принял в Москве шаха Ирана. Советский лидер «откровенно признал (приписанные Сталину) прошлые ошибки в политике по отношению к Ирану. <Он> действительно искренне хотел все начать с новой страницы»[336]. Задача советской политики заключалась в том, чтобы добиваться взаимопонимания с правительствами разных стран от Исламабада до Анкары и осторожно оказывать поддержку коммунистическим партиям в регионе (эти партии к 1970‐м годам оказались рассеяны; Афганистан был исключением, доказывающим правило)[337]. Как подчеркивал советский политический аналитик К. Н. Брутенц, если бы Москва действительно была заинтересована в приобретении незамерзающих портов, она поддержала бы впоследствии Хафизуллу Амина («яростного сторонника выхода Афганистана к Индийскому океану») и не стала бы его убивать[338]. Как ни смешно, продолжал он, «фразу… о „теплых морях“ я слышал лишь однажды: от первого секретаря ЦК Компартии Узбекистана, кандидата в члены Политбюро Ш. Рашидова, когда мы беседовали на борту самолета, летевшего в Алжир. Да и он, я думаю, позаимствовал ее из американской прессы».

Только в свете таких фактов становятся понятны жалобы советских чиновников, служивших в Кабуле в середине 1960‐х годов. Вместо того чтобы гордиться «выигранным» Афганистаном, они приходили в отчаяние из‐за самоуспокоенности, которую проявляли их ведомства при решении экономических вопросов, к которым они подталкивали афганцев. В апреле 1966 года на встрече с советскими экономистами Боб Нэйтан спросил, что предполагает третий пятилетний план: оказывать предпочтение государственным предприятиям или частному бизнесу? Один из его собеседников ответил: «„Это зависит от отрасли“. Однако в целом <этот советский специалист> полагал, что руководители государственных предприятий недостаточно „коммерчески ориентированы“ и что при решении этих задач следует больше ориентироваться на бизнес»[339]. Механизированное крупное сельское хозяйство — главный пункт прежних советских предложений — так и не было создано. Другие советские экономисты подчеркивали важность «мобилизации частного капитала и поощрения частных инвестиций». Вторя словам Пола, они указывали, что мелкие фермеры нуждаются в «материальных стимулах» для улучшения качества своей продукции. Советские соглашения приводили к поспешным и необдуманным закупкам некачественных товаров, которые затем гнили и портились на складах[340]. Кроме того, советский экспортный бум обнажил институциональные противоречия: поскольку ГКЭС был единой руководящей инстанцией, у него было мало возможностей оказывать давление на те или иные конкретные советские заводы, нефтеперерабатывающие или лесные хозяйства и совнархозы, с тем чтобы они улучшали качество экспортных товаров[341]. Поэтому, как писал Нэйтан, «рынок здесь не склонен с готовностью принимать российские потребительские товары. Люди предпочитают американские, и я убежден, что рынок может поглотить гораздо больше американских товаров»[342]. Однако руководителей советских предприятий возмущали жалобы иностранцев на некачественные советские товары[343]. Отказавшись от свободной торговли, СССР объединился с государствами, получавшими наименьшую выгоду от экономической глобализации, создавал им материальную инфраструктуру экономического национализма, а затем жаловался на то, что ему приходилось играть роль конечного покупателя их продукции.

При этом эпизоды, когда американцы не слышали то, что хотели услышать, не были единичными. На закрытых встречах экономисты из Госплана говорили о том, что афганцы их эксплуатируют. На конференции 1968 года эту проблему попытался объяснить К. Кондратьев. По его словам, за последние годы торговля выросла. СССР оказался самым крупным торговым партнером Афганистана, на долю которого приходилось 25 % экспорта страны и половина импорта[344]. Даже если учесть то, что советские холодильники и обувь каким-то непонятным образом оказывались на базарах в Карачи, тем не менее СССР поставлял Афганистану 80 % импорта энергоносителей, 75 % автомобилей, 95 % сахара и т. д.[345] Однако, поскольку Москва так и не пересмотрела торговое соглашение 1950 года и не предложила Афганистану статус наибольшего благоприятствования, Министерство торговли Афганистана ввело правила, которые определяли количество товара и указывали список афганских компаний, у которых советские покупатели должны были брать товары[346]. При этом Афганистан не навязывал подобных условий западным покупателям. Неудивительно, что торговец шерстью, с которым говорил Пол, был так доволен своим положением.

Кондратьев указывал и на другие аспекты. Москва предоставила Кабулу значительный кредит и хотела его вернуть. Однако как она могла это сделать? Кондратьев признавал, что «экспортные ресурсы Афганистана складываются исключительно из товаров сельскохозяйственного производства»[347]. Без роста промышленного производства в Афганистане торговля будет стагнировать. Сам Афганистан, «очевидно, ничего не найдет, — продолжал экономист, — но в этом вопросе могут оказать помощь советские специалисты». В области энергетики дела выглядели многообещающими: «Поставка