светилась легким фиолетовым свечением, как будто кто-то обвел по контуру несколько кирпичей. Не сбавляя скорости, Фомич вбежал в стену, и они оказались в Подмосковии.

* * *

Степа и Фомич летели вниз. Они пролетели сквозь фиолетово-электрические облака, и показался сумрачный город. Они летели вдоль бесконечной колоннады дворца, растущей снизу вверх.

– Тут лестница была-а-а…

Фомич падал почему-то быстрее Степы. Он пытался перевернуться в воздухе и приблизиться к растущему рядом дворцу.

– Цепляйся за что-нибудь!

Степа повторил действия Фомича и через несколько секунд оказался в паре сантиметров от мраморных колонн. Вытянул вперед руки и зацепился за декоративный балкончик. Фомич уцепился за статую какой-то греческой богини в паре метров от него.

Глава 9. Москва. 22 июля 1941 года

«Аэростаты!» Пилот среднего бомбардировщика Heinkel He 111 потянул штурвал на себя, уводя самолет от столкновения с появившимся из темноты заградительным аэростатом. Его надо было непременно облететь сверху, чтобы самолет не зацепил тросы, удерживающие аэростат. В своем стеклянном куполе Уве вжало в кресло – пилот поднимал бомбардировщик все выше и выше с занятого им прямо перед подлетом к Москве эшелона в четыре тысячи метров.

Звено Уве вылетело с аэродрома в Тересполе еще засветло. Ночь догнала эскадру немецких бомбардировщиков уже над Смоленском. Город горел, и бушующие внизу пожары помогали пилотам лучше ориентироваться. Ближе к советской столице они увидели на земле разложенные специальными командами костры – по ним экипажи «Хенкелей» должны были ориентироваться. Уве стиснул зубы. «Надеюсь, что прогулка будет для вас приятной, мои авиаторы», – сказал им накануне генерал-фельдмаршал Кессельринг. «Прогулка! Крыса штабная», – злобно подумал про себя Уве, тщательно осматривая ночное небо вокруг самолета. Еще секунда, и темноту разрезали всполохи взрывов, и воздух наполнился смертельными осколками – на земле под их звеном заработали зенитки. Кессельринг, пожелавший им приятной прогулки, кое-что добавил. Он сказал, что у Москвы, в отличие от Лондона, полностью отсутствует противовоздушная оборона. У русских есть только прожектора и зенитки, убеждал их фельдмаршал. Вам они не причинят никакого вреда. Как же! Уве показалось, что он увидел боковым зрением какую-то подозрительную тень, и он повернул пулемет на сорок пять градусов.

Первое звено бомбардировщиков сбросило осветительные ракеты, и под гудящими самолетами открылся ощетинившийся город. В свете ракет Уве разглядел советский ночной истребитель МиГ-3, заходивший на них слева. Лицо пилота было закрыто кислородной маской, но Уве мог отчетливо различить его сосредоточенные глаза. Он повернул пулемет и дал очередь – слишком высоко. Двухмоторный самолетик юрко нырнул под брюхо бомбардировщику. Пилоты увидели опасность и положили самолет на левое крыло. У него опять перехватило дыхание. Кислородная маска мешала и противно сжимала лицо, оставляя неприятный привкус резины во рту. Уве сканировал глазами ночное небо. То тут, то там позади его самолета вспыхивали облака зенитной шрапнели. «Блядский фельдмаршал». Уве ненавидел Кессельринга даже больше, чем русских: это ведь он сказал им, что над Москвой не будет ни аэростатов, ни истребителей. Это ведь он обещал им легкую прогулку.

Бомбардировщик описал дугу над городом. Истребитель, кажется, переключился на другую цель – Уве больше не видел его. Пилоты вышли на высоту бомбометания, и Уве услышал механический лязг открывающегося бомболюка. Теперь уже не до прицеливания – главное, избавиться от бомб. Под ними был город. Уве из своего стеклянного колпака не мог разглядеть, куда именно ложатся их бомбы – он видел только небо и был благодарен за это. Так же как и благодарен за то, что провалил экзамены и не стал пилотом – он часто слышал, как его товарищи тихо жаловались друг другу: небо и война виделись им честными сражениями с вооруженными врагами, а на деле они сбрасывали бомбы на мирные города. На города врагов, конечно, но все равно. Там внизу шла жизнь…

Москва пока никак не могла привыкнуть к войне. Война началась недавно, она еще не пришла в город, и единственное, что напоминало москвичам о боевых действиях, были радиосводки. Были открыты магазины, работали кафе, и люди гуляли по бульварам. Еще вечером в Нескучном саду был концерт Утесова, несмотря на предупреждения радио, далеко не все москвичи отнеслись к ним серьезно и вовремя спрятались от налета в метро. «Хейнкель» Уве шел над Арбатом. Длинная очередь людей змеилась от входа в вестибюль метро. Уве не видел этого, но бомбы легли ровно рядом с очередью, убив десяток человек. Началась страшная давка, в которой погибли сотни простых жителей. И этого всего Уве тоже не видел и не знал.

Освободившись от бомб, их самолет резко стал набирать высоту. И тут-то они и встретились снова с Пе-2. Истребитель вынырнул из-за облака и прошил бомбардировщик пулеметными очередями. Уве взвыл от боли – пули попали ему в ногу. Он терял кровь и плохо ориентировался, так что выпустил очередь в пустоту… Уводя самолет от огня истребителя, пилоты попали на линию огня зенитки. Страшный грохот и звон разбившегося стекла привели Уве снова в чувство: он завертел головой – кабина пилотов была пуста. Точнее, то, что осталось от нее после того, как зенитная шрапнель попала прямо в стеклянный колпак. Самолет накренился и начал падать. Уве мог бы попытаться переползти в кабину, попытаться выровнять машину, но раздробленное колено забирало у него все силы. «Хейнкель» падал на горящий город. Уве вжался в кресло. Еще чуть-чуть, вот уже все – смерть совсем близко. «Мама, мамочка!» Самолет загорелся. Огненным шаром он рухнул. Стукнулся о землю. И продолжил падение.

* * *

Степа крепко прижался к холодной мраморной колонне, опасаясь, что порыв ветра скинет его с узенького декоративного балкончика.

– Тут ветра не бывает, не боись, – Фомич подтянулся на руке античной статуи и забрался к ней на голову. – Тут ни дождя, ни ветра отродясь не случалось.

Степа немного расслабился и стал осматриваться: надо было как-то слезать. Фомич думал о том же.

– Тут почти до самого низа есть за что цепляться. Не прыгай – просто отпусти руки и ищи, за что ухватиться.

Собственно, так поступил и сам Фомич: он положил руки статуе на плечи, повис на ней, а потом – словно одетый в телогрейку орангутанг – отпустил. Пролетел несколько метров, схватился за уступ, отдышался и снова отпустил руки. Степе идея не нравилась: до земли было далеко, и он совсем не был уверен, что его физическая форма позволит ему вот так спуститься. Но другого пути он тоже не видел и поэтому развернулся, свесился с балкончика и разжал пальцы. Степа медленно спускался вслед за Фомичом, повторяя его движения и стараясь цепляться за уступы, статуи и балкончики. В очередной раз приземлившись на