Шрифт:
Закладка:
Наташу отправили за хлебом. Супермаркет через два дома, за спортивной площадкой.
Мать кричала что-то несколько раз с кухни. Наташа не почувствовала, что просьба обращена к ней, растворилась в полифонии Хиндемита. Контрапункты, контраст в одновременности, соединение несопоставимого – горло Наташи сжималось от восторга, она почти плакала, играя.
Брат яростно сгреб ее в охапку, отрывая от инструмента.
– Тебе что мать сказала? Хочешь, чтобы на тебя вся семья горбатилась? Пошла за хлебом!
Банкетка отлетела в сторону, завалилась набок. Разлетелись распечатки нот «Четырех темпераментов».
Не опуская Наташу на пол, брат дотащил ее до двери, швырнул к лифту.
– Проветрись и сделай хоть что-то полезное для семьи!
Это просто сила. Разница в росте, весе, силе мышц. И вот уже из живой девочки ты превращаешься в бумажную куклу. Тебя небрежно сминают, бросают на асфальт, пускают по кругу.
Все так и было потом. Два дома, спортивная площадка, темная арка. Упавшая в лужу авоська с хлебом, нож у горла.
Просто сила.
Наташу насиловали по очереди. Наверное, их было восемь. Или девять? Что-то не вспомнить вообще. Всё – не забыть никогда. Удивляет, как быстро она перестала тогда ощущать боль.
Конечно, отчаяние мамы, фанатичный гнев брата: закопаю уродов.
Следствие. У Наташи еще оставались эмоции – протестовать против официального разбирательства, экспертиз. Она что-то скулила, прося родных остановиться.
Наташу не слушали. Таскали в суд, заставляли говорить. Кукла, измятая кукла… Они добивались справедливости.
И справедливость восторжествовала. Виновных наказали.
Наташа перестала чувствовать.
Аборт. Конечно. Тут нечего было обсуждать.
Отказалась разговаривать с родными.
Больше ни разу не подошла к инструменту.
Год пустоты. Бессмысленное курсирование по маршруту: квартира – школа – квартира. Кровать. Еще – интернет, отупляющий серфинг. Маме и брату в конце концов надоело «понимать и поддерживать»: это уже перебор, не правда ли? все живы-здоровы, никто не умер, сколько можно всей семьей в трауре ходить? Наташу оставили в покое: еда в холодильнике, никаких лишних расспросов. «Лиру» продали – глупо держать в доме никому не нужную пыльную махину.
В пятнадцать лет Наташа натолкнулась в сети на идеи русичей. Новые знакомые вовлекли в бесконечный хоровод обрядов и общинных сборов. Продолжая ощущать себя бумажкой, Наташа покорно подчинилась новым правилам, месяцами пропадала в палаточных лагерях.
Танцы на Ивана Купалу.
Застывшие оскомины улыбок.
И мама сказала: живи как хочешь.
Секс. В общине все пронизано любовью. Нельзя сопротивляться. Да и какая разница? Закрой глаза, расслабься, умница. Вот, выпей настой. Замечательно. Просто глухие толчки в твое тело. В них нет даже ритма, совсем нет музыки. Потом гладят по голове, обнимают так… по-братски.
Еще год. Пустоты? Да.
На Алтайском сборе палатки их братства соседствовали с лагерем дрессировки овчарок. Над замершими водами Аккемского озера славянские песни сплетались с воем десятка возбужденных псов. Однажды ночью Наташу, отключившуюся в кустах после очередного обряда «братской любви», обнаружила Анна. Навсегда забрала с собой.
И больше Наташу не насиловали.
Анна ни о чем не спрашивала, загружала рутиной псовых дел, бесконечно шутила над заторможенностью новой подруги. А однажды ни с того ни с сего взялась обучать Наташу приемам самообороны. В день, когда Наташа впервые смогла вывернуться из тренировочного захвата, Анна предложила ей партнерство: дрессировка собак – не самый провальный бизнес.
Научившись драться, Наташа вновь смогла улыбаться.
С улыбкой вернулся и смех. Музыка не вернулась.
Анютиной любовницей Наташа стала гораздо позже, года через два, уже здесь, в Лисичкино. Захотела сама – ближе Анны на свете человека не было. Именно это важно: Аня никогда ни к чему не принуждала. Женщинам вообще не свойственно применять силу.
Почти не свойственно.
…Анна, наконец, встает. Протягивает руку Женьке. Оглядывается, ища глазами ее, свою Принцессу.
Наташа улыбается Анне.
Идет к ней.
Глава 18. …Виктором Николаевичем
У тебя больше нет дома. Такой вот занимательный фортель выкинула судьба: человек отчаянно боится забыть дорогу к своему дому, а дом просто сгорает. Дотла. Опережает забвение, обманывает болезнь.
Не просто, Витя, не просто. Ты знаешь, знает Наташа, догадывается Катюша, отводит глаза Анна. Не принимает во внимание Виктория. Твой дом, питомник девочек, их три собаки… Уродливый ожог Наташиной невестки.
Не просто.
Не просто.
Тем вечером ты продрог. Старые кости, чего с них взять? Захотелось горячего. Поставил чайник, зажег плиту. Вышел из кухни. Отправился в гости к Наташе. Заметь, ты даже печенье прихватил: не с пустыми руками явился к соседям. То есть ты, батенька, возвращался на кухню, доставал из полки печенье. И – ничего…
Никто никогда тебе об этом не скажет, не припомнит. Да и если бы упрекнули – забывать так легко. Деменция – порой удобная штука.
Страшно.
Изменения пока незначительные. Ранняя стадия.
…только ночью из-за него умерли собаки и чуть не сгорели люди…
Ранняя стадия. Он узнает людей, почти всегда. Следит за одеждой, редко путает слова, еще реже – ботинки. И – да. Конечно, он помнит, кто такая Наташа, его Наташа. Только вот признаваться в этом не будет. Такое уж его твердое решение: не надо Наташе наблюдать, как он ее забывает.
Неотвратимость.
Это слово никак не выскочит из его головы, уже столько слов повылетало, а это держится, зараза. Неотвратимость забвения.
Не надо ей, не надо. Пусть так – пожилые, мало знакомые приятели. Поболтать по-стариковски. Посмеяться над молодежью. Совместные кроссворды.
Каждое утро Виктор Николаевич перебирает карточки. Он написал их полтора года назад, сразу как выгнал Сеню. Две недели работал. Торопился. Тысячи квадратиков белой бумаги, тысячи разных слов.
Такая вот незамысловатая проверка: откладывать в сторону те карточки, слова на которых незнакомы тебе. Оставлять остальные.
Отслеживать траекторию черной дыры.
А что он пообещал тогда себе? Какой срок? Сколько карточек достаточно узнать, чтобы продолжать это все? Двести? Триста?
Не забыть бы!
Первые изменения Виктор Николаевич почувствовал вскоре после смерти жены. Дымка рассеянности. Утренняя усталость. Да легкая забывчивость порой. Списывал на стресс, горечь разлуки: десятки лет жена была близким другом, верным и надежным спутником. Конечно, он сдал…
Пустяки.
Но очень быстро появилось и другое: целые часы жизни Виктора Николаевича выпрыгивали из бытия в неизвестность. Поехал в город, к врачу.
Почти не удивился диагнозу.
– С вами живут близкие? Важно – не оставаться одному. У
