Дама приобняла ее, слегка придвинув к себе, и в носу девочки защекотало от терпкого запаха лилий.

– У каждого в жизни есть печали, которые он не в силах изменить; но от мыслей об этом ничего не изменится. Легче станет лишь в случае, если примириться с их существованием: в жизни все решено судьбой задолго до нашего рождения.

С нежностью женщина провела Хелене по волосам, и та, не зная, куда отвести увлажнившийся взгляд, запрокинула голову. Отдельные искорки света мелькали между пышными кронами вяза. Пели птицы, сквозь их заливистый щебет пробивались отголоски чужих разговоров. Но стоило подуть ветру, и голоса окончательно гасли за шепчущим лиственным шумом. В то мгновение казалось, что, кроме них с той странной женщиной, на кладбище и вовсе никого не было.

Лени думала, как странно, что в такой погожий день кто‑то мог умереть или годами уже лежать под землей. В голове ее не укладывалось, почему погода на кладбище не всегда холодна и дождлива, а вместо ворон повсюду расселись садовые птицы.

«Грустно было бы отправиться на небо в такую погоду и видеть, как люди вокруг наслаждаются летом. Лучше уж раствориться в небе в грозу, чтобы никто вокруг не радовался». Мысли ее прервала незнакомка:

– Я знаю, что мои речи о предрешенности едва ли отложатся у тебя в памяти, моя волшебная. И все же я надеюсь, что с годами ты поймешь мою мысль и, возможно, даже с ней согласишься.

Дама вытащила из букета цветок и вручила его Хелене, а затем положила еще один на треснутый камень. Женщина попрощалась, а затем степенно двинулась к остальным взрослым. Пока она не скрылась в толпе, Лени с любопытством рассматривала ее богатое черное платье и кудри темных, как ее собственных, волос, что ниспадали по широким расправленным плечам.

Оставшись в одиночестве, Хелена внезапно почувствовала себя неуютно. Недолго постояв в сомнениях, девочка схватила с могилы вторую лилию.

И, прижимая цветы к груди, побежала к отцу.

* * *

– Мне скучно.

С измученным видом Хелена раскинулась на диване. Из-за стоявшей в гостиной духоты легкие девушки наполнялись жаром и пылью, а мозг рвало от мигрени.

– Что же ты от меня хочешь, дорогая? Я убежден, при определенных внутренних усилиях ты прекрасно сможешь занять себя, – отозвался из кресла Пласид, не переставая изучать очередные бумаги. – Почему бы тебе не отправиться в парк подышать свежим воздухом?

– Потому что сегодня воскресенье, там будет слишком много людей. – В мыслях всплыло происшествие на лодке, и Хелена скривилась. – Большие толпы лишают сил, а я и без того устала за неделю.

– Боюсь спросить, мадемуазель, устали от чего? Судя по вашему изможденному виду, нам с вашим отцом и не снились такие заботы.

Леонард перегнулся через спинку соседнего кресла и перехватил взгляд девушки. Та при виде его чахоточного цвета лица испытала отвращение и обиженно отвернулась.

– Я устала от постоянного общества невоспитанных людей.

– Ума не приложу, кто же вас так прогневал. – Леонард издал смешок, больше напоминающий попытку прокашляться, и отвернулся обратно. – Но раз уж вам так противна компания невежд и плебеев, почему бы не пойти на публичные лекции? Там вы точно окажетесь в обществе достойных вас интеллигентов.

От одной мысли о том, чтобы несколько часов кряду слушать монотонную речь на какую‑нибудь заумную тему, Хелену окатило волной ужаса. Рассуждения об античной философии и римском праве, постоянно слышимые от отца, вызывали в голове лишь пугающую в своей беспросветности пустоту.

Прошло больше недели после ссоры с Камиллой, но ничего схожего с помутнением, произошедшим в тот день, мадемуазель де Фредёр больше не испытывала. Постоянные попытки вспомнить и объяснить тот внезапно навалившийся ужас делали его все более похожим на фантазию или очередной затянувшийся сон.

– Наверняка вы сами являетесь завсегдатаем подобных слушаний, не правда ли, мой дорогой друг? – Не ведая того, Пласид спас дочь от неудобного вопроса. – Живо представляю вас на лекции по медицине или латинской литературе. Угадал ли я хотя бы отчасти?

– Не люблю слушать в толпе то, что могу прочесть в одиночестве. – Леонард поморщился. – Относительно недавно, собственно, ходил в оссуарий смотреть на Рабле [30].

– Левобережные каменоломни?[31] Я застал то время, когда их закрывали, хотя, признаюсь, не отношусь к людям, для которых это было большой утратой. И все же, еще в году сороковом никто и не мог надеяться, что их со временем вновь откроют, а теперь вы спокойно проводите в них свой досуг. Удивительно!

– Что называют «оссуарий»? – спросила Хелена, чтобы отогнать от себя дремоту.

– Некрополь, если хотя бы это слово вам о чем‑то говорит, – ответил месье Гобеле без всякого оттенка в голосе. – Юные мадемуазель, вроде вас, от подобных мест либо в ужасе, либо в восторге.

– Поделитесь, что вы испытали от вида покойного Рабле? – Пласид не дал своему визави перевести тему. – Мне выдавалось несколько раз побывать у могил великих мира сего, всегда чувствовал благоговейное оцепенение.

– Мне сложно представить что‑то более ужасное, чем видеть человека вживую и точно знать, что он умер.

Повисла неловкая пауза. Хелена глубоко выдохнула в надежде, что совершенно бессмысленный и пустой для нее разговор на том прервется. Однако Леонард закинул ногу на ногу и в том же равнодушном тоне продолжил:

– Но и с живым Рабле я бы увидеться точно не захотел.

– И почему же? – Пласид, заметно смущенный мрачным тоном их беседы, пытался увести ее в другое русло.

Хелене не удавалось взять в толк, почему отец так тянулся к общению с Леонардом: они принадлежали разным поколениям, и оттого интересы их не имели общего. Однако Пласид раз за разом приглашал этого мужчину к ним домой и сам предлагал заниматься документами Гобеле в сверхурочное время, открывая ви́на бутылку за бутылкой.

– Приятно выразить уважение книгам, не обременяя себя напускной скромностью и благодарственными речами автора. Сделать это можно лишь в случае, если тот уже умер.

– Иногда мне кажется, что вы совершенно не любите людей, мой дорогой друг!

– Не люблю пустой торжественности, хотя и это тоже.

– Отец!

От внезапного выкрика мужчины вздрогнули – про изнывающую от скуки даму они оба благополучно забыли.

– Отец, я почти уверена, что мой дядя регулярно устраивает званые вечера у себя дома. Почему мы так не делаем?

Терять Хелене было нечего: уйди она к себе в комнату, развлечения ограничились бы лежанием на кровати. Слушать же и дальше наискучнейший диалог про чью‑то там могилу она была просто не в силах.

– Я полагал, ты имеешь представление о различиях в каждодневных