тем, как ее туго к ним привязали. Спину стало ломить, а запястья – печь от трения веревки. Груда поленьев рассыпалась бы при малейшей попытке на них опереться; Хелене приходилось постоянно перебирать босыми ногами, чтобы не повиснуть в воздухе.

– Не мучит ли провидицу жажда?

«Голос будто незнакомый».

Хелена удивленно подняла взгляд с собственных ступней. К ней обращалась рогатая женщина в накидке. Попытки рассмотреть ее лицо под плотным капюшоном ни к чему не привели – линии растворялись в окружавшей их тьме. Единственным, что бросалось в глаза, были губы. Черные и тонкие, они нитью растянулись в довольной улыбке.

Старательно щурясь, Хелена искала у незнакомки хоть клочок оголенного тела. У основания костра стояла та женщина, что и во всех предыдущих снах? Без вида ее родимого пятна сказать наверняка было почти невозможно. Хелена тщательно осматривала ее с головы до ног, но раз за разом видела все ту же накидку, кудри темных волос, губы и рога.

Наконец Хелена попросила ее развязать.

– Никто не спрашивал, нравится ли тебе быть связанной. – Незнакомка недолго помолчала, потом продолжила: – Находиться в центре всеобщего внимания довольно больно, но жертва эта вполне оправдана, не находишь? В конце концов, все человеческое существование есть одна не прекращающаяся агония, а здесь ты получаешь взамен хоть что‑то.

Хелена вновь изможденно опустила голову. Все ее тело ломило, от оттока крови окоченели пальцы. Уже в тот момент девушка поняла, насколько все происходящее неправильно. Что день ото дня видеть во снах одни и те же образы – странно и почти невозможно. Трезвость рассудка все меньше поддавалась контролю. Мадемуазель де Фредёр все с большим трудом осознавала, что творится у нее в голове, и это пугало.

– Провидица так и не ответила, хочет ли она пить.

Хелена молча кивнула головой в ответ. Ей не удавалось ни на чем сосредоточиться, мысли разваливались, как мякоть переспевшего фрукта.

– Не разочаруй меня после оказанной милости.

Девушке на голову полилась какая‑то жидкость. Уксус – он угадывался по едкому кислому запаху и жжению в районе пробора. Капли струились по ее лицу, и пришлось до боли зажмуриться, чтобы они не попали в глаза. Во рту стало горчить, по ткани белой сорочки поползли винного цвета пятна.

Когда Хелена осторожно приоткрыла глаза, рогатая женщина чиркала спичкой, стоя на прежнем месте. У нее в ногах валялся опустошенный кувшин. Почти смиренно Хелена наблюдала, как искорка на миг исчезает между поленьев, и уже совсем скоро огонь охватил всю набросанную кучу дров.

Облитая винным уксусом, мадемуазель де Фредёр терпеливо ждала, пока пламя перекинется на ее ночную рубашку, и молча вглядывалась в пелену темноты. Лицо ее болезненно обдало жаром, а глаза увлажнились то ли из-за кислоты, то ли из-за слез от страха.

Аркан VII

Хелена не могла разобраться, в какой момент устала от себя, от собственных мыслей и вкусов, от чувств и привычек, меняющегося содержимого желудка и неизменного – головы. Жизнь уже давно превратилась в монотонную колею, от которой девушке было противно и тошно.

Довольно часто мадемуазель де Фредёр пыталась воссоздать в памяти события из детства. Она искала беззаботную радость или ощущение сказки, но ничего подобного так и не вспомнила. Образы были столь скучными и однообразными, будто Хелена уже родилась, недовольная жизнью.

Одним из таких эпизодов была очередная поездка на кладбище. Хелене в тот день исполнилось десять – годовщина смерти родительницы. Траурный юбилей в честь того, что годы назад девочка не удушилась петлей пуповины и сгубила тем свою мать. Кажется, отец до сих пор не простил ей этого.

Людей в тот день собралось особенно много: партнеры месье де Фредёра, подруги детства покойной и еще множество людей, отдаленно знавших мадам, бродили среди могил с праздной расслабленностью, словно в салоне. Шептались в отдельных компаниях разодетые помпезно и траурно люди. К запаху кладбищенской земли примешались табак и женский парфюм.

Хелена одиноко стояла у чьей‑то могильной плиты. К надгробию матери, возле которого Пласид разговаривал с каким‑то мужчиной в цилиндре, девочка не подходила из-за смеси обиды и чувства несправедливости. На Лени никто не обращал внимания в ее собственный день рождения. За все время она не услышала ни одного поздравления и не получила ни одного подарка – все передадут только завтра, когда праздник уже потеряет весь смысл.

Сковырнув кусок мха носком туфли, Хелена в очередной раз пробежалась по камню взглядом. Даты жизни совсем стерлись от времени, а в строке с именем угадывались лишь отдельные буквы. При мысли о том, что от самой девочки тоже когда‑то останется лишь треснутая безымянная плита, на душе становилось тоскливо. Ее никогда не будут поминать столь же чинно, как мать, на девочку еще при жизни никто не обращал внимания – прогоняя одну подобную мысль за другой, Лени расстраивалась все больше.

– Почему ты стоишь здесь совсем одна, моя волшебная?

Девочка обернулась и уткнулась взглядом в пышный букет белых лилий. Державшая его женщина неожиданно возникла у Лени за спиной и теперь застыла в ожидании ответа.

– Просто так, у меня все хорошо. – Она шмыгнула носом и сглотнула. – Мне просто хочется побыть одной, вот и всё.

У дамы с цветами была широкополая шляпа. Она стояла спиной к солнцу, отчего ее лицо виделось единым серовато-бежевым пятном в обрамлении темных кудрей. Хелена рассматривала незнакомку лишь несколько секунд. И когда спустя годы мадемуазель де Фредёр мысленно возвращалась к этому дню, в ее голове возникал именно этот смутный образ.

– Постарайся не сердиться на свою мать. Никто из присутствующих не желал такого исхода для вас обеих, она в том числе.

– Ну разумеется. – Лени с силой пнула мох. – Все здесь мечтают, чтобы вместо нее умерла я.

– Ты слишком строга к взрослым, моя волшебная. Они мечтают о том, чтобы все остались живы. Однако, как ни прискорбно, устроить это не в силах никого из присутствующих.

– Она все равно могла не умирать в мой день рождения! У всех моих подруг в этот день есть праздник, а меня никто в упор не замечает! Чем я это заслужила?

– Если во всем этом тебя огорчает лишь отсутствие торжества, подумай о том, что наша покойная Элизабет забирает у тебя только один день в году, оставляя для праздников еще триста шестьдесят четыре.

Еще до того, как Лени успела разозлиться от очередного упрека в свой адрес, внезапно она ощутила на плече прикосновения крупной теплой ладони.