его не слышала. Камилла ошарашенно смотрела Эмилю в лицо. А точнее – на его беспросветно залитый кровью глаз, недалеко от которого, в области виска, уже наливался синяк. Голубая радужка, словно круглый кристалл, плавала в красном озере. Мальчик все шептал, что в следующий раз все получится и что в этот раз не удалось забрать выигранные вещи.

Выдавив из себя кривое подобие улыбки, он уткнулся лицом в сложенные на кровати руки сестры, и та почувствовала, как по костяшкам ее пальцев стекают горячие капли.

Спустя шесть дней семья Пэти, дабы оградить сына от общества местных детей, перебралась на чердачный этаж дома, находящегося в менее сомнительном месте. Глаз Эмилю пришлось залечивать в обществе покашливающей старушки и двух ее дочерей – старых дев со следами оспы на лицах. А меньше чем через месяц из раскаленной солнцем квартирки, где приходилось ютиться всемером, члены семейства Пэти переехали в довольно престижный район.

Жислену таки удалось удачно вложиться в покупку акций открывшейся табачной фирмы. Одними из первых ее учредители решили поставить производство на поток вслед за английскими фирмами. Во Франции о сигаретах тогда слышали разве что бывшие в Крыму солдаты да горстка коммивояжеров. В эпоху, когда еще не знали о способности курения превращать легкие в почерневшие ошметки, идея заработать на нем была невероятно заманчивой. Месье Пэти это почувствовал. Однако спустя пару лет, когда он уже выкупил у партнеров весь контрольный пакет, Жислен стал стыдиться отсутствия высшего образования и невежественности во многих бумажных вопросах. Он казался очень недоверчивым и осторожным; перед заверением документов мужчина перепроверял их сразу с несколькими юристами. Удивительно, но это помогало ему держать семью на плаву.

Наконец, квартиру сменило небольшое, но нарочито роскошное имение, из окон которого были видны очертания Люксембургского сада. Укутанные утренней прохладой комнаты теперь каждый день заполнялись запахами свежего хлеба, который заказывала в ближайшей пекарне их первая наемная горничная. Эмиль с того времени не играл, да и причин этому, казалось бы, больше не было – семья окунулась в достаток, и драгоценности в доме появлялись совершенно законным путем.

Что было закономерно, быстрее остальных к новой роли привыкла Камилла: пока брат продолжал путаться в вилках, а мать тщетно пыталась уследить за столичной модой, Милли уже научилась кокетливо распахивать веер. Лучше многих урожденных дворянок она праздно откидывалась в кресле, знала все парижские сплетни и с одного взгляда могла сказать, насколько сведущ кондитер, украшавший пирожные. Но несмотря на появившуюся беззаботность, сквозь года девушка пронесла тот цепенящий ужас, который она испытала в ночь, когда избитый брат рыдал рядом с ее кроватью. А еще – чувство легкой вины, ведь в итоге все наладилось бы и без подобных жертв со стороны Милу.

Осознание, что проблема никуда не ушла, наступило к семнадцатилетию близнецов, когда по окончании колледжа Эмиль поступил в общий лицей. Вместо писем об успехах сына на имя Жислена приходило множество донесений об игральных долгах; в светском обществе начали ходить самые невероятные сплетни. Никто из Пэти не видел молодого человека за игрой лично, из-за чего вернувшаяся проблема доходила до них лишь в виде слухов.

Впервые в жизни Камилла столкнулась с ощущением собственной беспомощности. В первые месяцы переезда она не задумывалась о том, чтобы как‑либо помогать родителям, довольствуясь положением жертвы обстоятельств. Теперь же девушка искренне хотела повлиять на жизнь брата, только не знала, как. Камилла не понимала, в чем смысл игр на деньги, если это – уже не попытка выбраться из нужды.

Когда Эмиль вернулся на каникулы, ничто в его поведении не выдавало причастности к слухам. Лицо сохраняло выражение наивного счастья, а при попытках поговорить об азартном увлечении юноша отшучивался и старался перевести тему. Родителям он рассказал историю о том, как однажды переборщил с выпивкой и согласился сыграть лишь из-за упрека в отсутствии мужества. Камилла нисколько в это не поверила.

Пусть за все время, проводимое с братом, он ни движением, ни жестом не показал внутреннего смятения, Камилла чувствовала, что он слишком многого не рассказывает. Это ее расстраивало и даже злило, ведь тревожные мысли не давали наслаждаться жизнью, о которой она мечтала.

Решение проблемы появилось внезапно. Такие события и зовут превратностями судьбы.

– Гадалка из дворянского рода? Такое разве бывает? – переспросила Камилла, вяло крутя в пальцах новый кулон. – Странненько, я думала, их всех давно сожгли.

– Я бы не говорила, не увидь этого своими глазами, Милли! – Аглае восторженно всплеснула руками. – Если бы не та мадемуазель, Джозетта по-прежнему бы страдала от измен мужа! Теперь я совершенно уверена в ее способностях!

– А она примерно моих лет, эта провидица? Может, нам стоит пригласить ее на пикник, как думаете?

– Обязательно позовем, если мадемуазель успеет оправиться. – В ответ на вопросительный взгляд дочери мадам Пэти пояснила: – Во время нашего визита провидица лишилась чувств. Вышло ужасно неловко! Но, согласись она присоединиться к нам, возможно, мы бы сгладили эту неприятную ситуацию.

– Не рассчитывайте особо, маменька. – Камилла с тем же скучающим видом застегнула цепочку на шее. – Эти дворяне – ужасные гордецы.

Рассказ матери о сбывшемся предсказании Камиллу увлек, но очаровываться даром какой‑то девицы раньше времени она не планировала. Впечатлительная и доверчивая от природы, после нескольких лет светской жизни Милли постаралась взрастить в себе равнодушие и скептицизм, столь популярные у высших слоев. И все же суеверность, свойственная всем деревенским, не дала ей пропустить рассказы матери и дяди мимо ушей.

Сложно сказать, чего Камилле хотелось сильнее: публично доказать шарлатанство гадалки или же воочию узреть волшебство. В любом случае, еще никогда она близко не общалась со сверстницами, не относящимися к семьям нуворишей. Предстоящая встреча вызывала в животе легкий холодок беспокойства.

Уже сидя в прогулочной лодке, Камилла впервые увидела мадемуазель де Фредёр, невольно пробежалась по ее облику оценивающим взглядом и отметила свое преимущество: провидица была невысокой девушкой с мелкими чертами лица и тонкими, поджатыми от заметного волнения губами. Лиф роскошного платья из-за отсутствия бюста местами топорщился под накидкой; а в тусклом взгляде и выступающих скулах сквозило что‑то болезненное.

Внезапно обнаружившиеся схожие вкусы значительно сгладили первое впечатление. Оказалось, что с дворянкой тоже можно беззаботно болтать о дамских журналах и моде. О своей нелюбви к высокопарным книгам Хелена говорила уверенно и спокойно, вызвав уважение остальных девушек, стыдившихся нелюбви к чтению. Мадемуазель де Фредёр не чванилась и не выказывала разницу в происхождении, и потому довольно быстро Камилла прониклась к ней симпатией. А чуть позднее ненароком столкнула ее с лодки.

Хелена отчего‑то совсем не