отказы стали особенно твердыми. Теперь у Милли просто не было на игры никаких сил.

Еще никогда девочка не чувствовала себя столь несчастной: бедность душила, а ощущение неосуществимости мечты заставляло ежеминутно чувствовать жалость к себе.

Между близнецами внезапно разверзлась пропасть. Еще недавно самые близкие люди, теперь они были слишком заняты осмыслением их положения. Когда Камилла и Эмиль, уже сидя на своих кроватях, встречались взглядом, они понимали, что говорить им попросту не о чем, – дети будто стали друг другу чужими. Все изменилось совершенно внезапно – в одну из ночей Камилла проснулась от настойчивого горячего шепота:

– Милли! Милли, вставай, сейчас родители уже проснутся.

Она с трудом разлепила веки и увидела брата, который сидел на полу в изголовье ее кровати. Даже сквозь плотный мрак было заметно его волнение. Увидев, что сестра проснулась, Эмиль с жаром всунул ей что‑то в ладонь и со словами: «Спрячь, чтобы родители не заметили», – скользнул под свое одеяло.

Не разбирая, что именно у нее в кулаке, Камилла засунула что‑то шершавое под тюфяк и снова провалилась в сон. Пока сознание затуманивалось, она не успела подумать о сути случившегося.

Проснувшись, девочка долго не могла уразуметь, приснился ей ночной диалог или же она видела его наяву: в поведении брата не было и намека на причастность к той сцене. Впервые Милли столкнулась с сомнением – реален ли начавшийся день.

Улучив минуту, когда Аглае вышла из комнаты, девочка наконец скинула с кровати все постельное белье вместе с тюфяком. На одной из ссохшихся деревянных досок змейкой свернулась тонкая золотая цепочка.

В тот день Камилла впервые выбежала на лестницу вслед за братом, когда тот отпросился у родителей. Стоило двери захлопнуться за спиной, как голова сразу закружилась от ударившего в нос зловония, гораздо более резкого, чем запахи в комнатах, но девочка, через силу сглотнув, подавила рвотный позыв. Схватив Эмиля за запястья, она задала единственный вопрос: «Милу, откуда?»

Оказалось, что в подвальных комнатах несколько беспризорных детей устроили жалкое подобие казино, организовав его по собственным представлениям о местах подобного толка. Черпая сведения из чужих рассказов, они воплотили в реальность возможность играть на деньги и ценности иного характера. Располагая крадеными на рынке вещами, беспризорники плохо осознавали их реальное достоинство, и потому на старый походный нож могли играть наравне с чьими‑то золотыми серьгами. Наиболее важной здесь была не стоимость выигранной вещи – ее в любом случае затем выхватывали из рук беспризорники постарше или забирали себе родители, игроки редко могли извлечь из нее выгоду. Главное – чувство азарта, возможность недолго распоряжаться дорогими безделушками.

В течение довольно долгого времени Эмиль лишь наблюдал за тем, как остальные ребята, бездумно выкрикивая жаргонизмы картежников, бросают взбухшие от сырости карты прямо на землю. Милу не выводил тактик, что обрекли бы его на успех. Он вбирал в себя ощущение секундной роскоши, возможности мгновенно стать богачом и разориться обратно.

– Эй, белобрысый, дальше собираешься отсиживаться? – однажды спросил у Эмиля один из мальчишек. – Сегодня натащили много блестящих безделушек, тебе разве совсем нет дела?

– Да ош-штавь ты его! У него по ходу паук на потолке [28], ничего в богатштве не шмышлит, – выкрикнул другой с деловитым видом, и вся их компания засмеялась. – Бито! Всё, отдавайте мне ту золотую рогатину, я выиграл!

Второй мальчик выхватил из общей кучи гнутую оправу очков и торжественно потряс ей над головой. Еще немного повертев выигрыш в руках, он плотно обмотал его бечевкой и сунул в карман.

– Ты не прячь надолго, я эту штуку себе на пояс собирался повесить! Милс! – обратился другой член их игрального общества. – Ты в своем углу мхом порасти успел или как? Играть собираешься?

Эмиль полвечера чувствовал, как у него горит лицо. Несколько раз он порывался подняться и подбежать к остальным, но странное внутреннее оцепенение не давало этого сделать. От волнения руки мальчика стали влажными. Скользя пальцами по липким ладоням, он особенно четко прощупывал каждую линию. Ему действительно хотелось хотя бы попробовать сыграть, но он подсознательно чего‑то боялся.

– Н-но… – Эмиль протянул руки перед собой и, глядя на них, почувствовал себя особенно грязным. – Но я не знаю правил. И у меня с собой ничего ценного нет.

Остальные мальчики одобрительно загудели и стали хлопать по полу около себя. Круг из сидящих слегка расступился, и у карточной кучи сразу освободилось еще одно место. Путей к отступлению не осталось. Милу, собравшись с силами, поднялся.

Пока он робко шел к кругу игроков, все принялись перешептываться. До мальчика доносились отдельные выкрики «Фаро» [29] и «Да пусть попробует, вдруг повезет». Один из ребят достал из самодельной сумки еще одну колоду, и когда Эмиль присоединился к компании, все уже было готово к игре.

Впоследствии у юного Пэти неоднократно была возможность понять, что «Фараон», в которого они тогда играли, – лишь жалкая пародия на исконный вариант, в котором приходилось оставаться наедине с крупье. А еще – с собственной удачей, ведь только от нее зависело, с какой стороны выпадет нужная карта.

– Так на что играть будешь? – спросил негласный лидер шайки. Мальчик обладал на удивление крепким, переходящим в полноту телосложением, вызывающим у остальных смесь уважения и легкого страха.

– Я же сразу сказал, что сегодня у меня с собой ничего ценного нет.

– Как это нет? – Все тот же юнец больно сжал лодыжку Эмиля и слегка ее приподнял. – Хорошие башмаки, их поставь. Повезет – унесешь обратно, какая разница?

Ботинки имели потрепанный вид, но кожа не утратила прочности.

«Если все‑таки проиграю, скажу, что какой‑то незнакомец отнял и сбежал. Родители ведь не будут искать вора по всему рынку? А я по лету и босиком похожу, все одно дома сидеть».

Внезапно почувствовав в себе волну решительности, он поставил ботинки рядом с горкой других вещей.

– Бери гайку или какую‑нибудь пуговитшу, штобы на карту пош-штавить, – вновь отозвался мальчик, заполучивший очки.

Не сводя взгляда с советчика, Эмиль кивнул и оторвал от жилета пуговицу. Рассеянно осмотрев разбросанные вокруг карты, он невольно остановился взглядом на изображении кудрявой, окруженной сердцами блондинки. Маленький деревянный кружок закрыл одно из двух румяных, но кажущихся печальными лиц.

Эмиль не мог разобраться, гложет ли его вина перед сестрой или испытываемая к ней жалость. Уже в который раз он несправедливо оставлял Милли тосковать одну несколькими этажами выше. Но разве могла она почувствовать себя счастливой в подобном обществе? Нет, разумеется. И в голове обрывался вопрос: есть ли вина Милу в том, что он пытается барахтаться в