Шиллер принял за историю легенду о неком Вильгельме Телле, возглавившем восстание швейцарцев против Австрии в 1308 году. Восстание было реальным, как и Гесслер, ненавистный австрийский бейлиф. По легенде, Гесслер пообещал Теллю полное помилование, если тот докажет свое знаменитое мастерство владения луком и стрелами, сбив яблоко с головы своего мальчика. Телль вложил в пояс две стрелы; первой он выстрелил в яблоко; Гесслер спросил, для чего он предназначил вторую; Телль ответил: «Для тебя, если первая попадет в моего сына». Пьеса получила признание в Веймаре 17 марта 1804 года, а вскоре и повсюду; Швейцария приняла ее как часть своей национальной легенды. Опубликованная, пьеса разошлась тиражом в семь тысяч экземпляров за несколько недель. Теперь Шиллер был более знаменит, чем Гете.

Но жить ему оставалось меньше года. В июле 1804 года у него случился такой сильный приступ колик, что врач опасался его смерти, а Шиллер надеялся на нее. Он медленно поправлялся и начал другую пьесу, «Димитрий» («Лжедмитрий» русской «истории»). 28 апреля 1805 года он в последний раз увидел Гете; после этой встречи Гете вернулся к себе домой и сам тяжело заболел коликами. Двадцать девятого числа началась последняя болезнь Шиллера. Генрих Фольс сообщал: «Его глаза глубоко запали в голову, и каждый нерв конвульсивно дергался».145 Нездоровое напряжение литературных усилий, воспаление кишечника и распад легких объединились, чтобы уничтожить его. «Шиллер никогда много не пил, — рассказывал позже Гете, — он был очень умерен, но в часы телесной слабости был вынужден стимулировать свои силы спиртными напитками».146 9 мая Шиллер встретил смерть со странным спокойствием: он попрощался с женой, четырьмя детьми и друзьями, затем заснул и больше не проснулся. Вскрытие показало, что левое легкое полностью разрушено туберкулезом, сердце дегенеративно, печень, почки и кишечник поражены. Врач сказал герцогу: «При таких обстоятельствах мы не можем не удивляться, как бедняга мог прожить так долго».147

Гете в то время был так болен, что никто не решался сообщить ему о смерти Шиллера. 10 мая рыдания Кристианы открыли ему это. «Я думал, что теряю свою собственную жизнь, — писал он Зельтеру, — а вместо этого я потерял друга, который был самой половиной моего существования».148 С тем, что осталось, он пришел к своему собственному исполнению.

ГЛАВА XXIV. Гете Нестор 1805–32

I. ГЕТЕ И НАПОЛЕОН

Оставим ли мы, соблюдая установленные рамки, Гете в подвешенном состоянии, с Фаустом на перо и мудростью в его возрасте, или же, отягощая пространство и рискуя временем, будем преследовать этого вечно эволюционирующего олимпийца до конца? Die ewige Weisheit zieht uns hinan: вечная мудрость влечет нас.1

14 октября 1806 года Наполеон разбил пруссаков под Йеной. Герцог Карл Август, союзник Пруссии, повел свою маленькую армию против французов в этом сражении. Оставшиеся в живых, а затем и голодные победители вошли в Веймар, разграбили магазины и разместились в частных домах. Шестнадцать эльзасских солдат заняли дом Гете; Кристиана дала им еду, питье и постель. В ту ночь двое других солдат, опьянев, ворвались в дом и, не найдя больше кроватей на нижнем этаже, вбежали наверх в комнату Гете, пронзили его мечом и потребовали жилья. Кристиана встала между этими солдатами и своим товарищем, уговорила их уйти, а затем заперла дверь на засов. Пятнадцатого числа Бонапарт прибыл в Веймар и восстановил порядок; были даны указания не беспокоить «выдающегося ученого» и принять «все меры для защиты великого Гете и его дома».2 Маршалы Ланн, Ней и Ожеро оставались с ним некоторое время, а затем уехали с извинениями и комплиментами. Гёте поблагодарил Кристиану за храбрость и сказал ей: «Даст Бог, мы станем мужем и женой». 19 октября они поженились. Его добрая мать, которая с любовью терпела все его недостатки и скромно относилась ко всем его почестям, послала им новые благословения. Она умерла 12 сентября 1808 года, и Гете унаследовал половину ее имущества.

В октябре 1808 года Наполеон председательствовал на встрече шести государей и сорока трех князей в Эрфурте и переделал карту Германии. На встрече присутствовал герцог Карл Август, взявший Гете в свою свиту. 2 октября Бонапарт попросил Гете посетить его; поэт приехал и провел час с завоевателем, Талейраном, двумя генералами и Фридрихом фон Мюллером, веймарским магистратом. Наполеон похвалил его за бодрость (Гете тогда было пятьдесят девять лет), поинтересовался его семьей и разразился пылкой критикой «Вертера». Он осуждал современные драмы, в которых акцент делается на судьбе. «Зачем говорить о судьбе? Политика — это судьба…Qu'en dit Monsieur Goet? Что говорит об этом месье Гете?». Мы не знаем ответа Гете, но Мюллер сообщил, что, когда Гете выходил из комнаты, Наполеон сказал своим генералам: «Voil àun homme!» (Вот человек!). (Вот человек!).3

6 октября Наполеон вернулся в Веймар, взяв с собой труппу актеров из Парижа, среди которых был и великий Тальма. Они сыграли в театре Гете пьесу Вольтера «Смерть Сезара». После спектакля император отвел Гете в сторону и заговорил о трагедии. «Серьезная драма, — сказал он, — вполне может стать школой как для принцев, так и для народа, ибо в определенном смысле она выше истории. Вы должны изобразить смерть Цезаря более великолепно, чем это сделал Вольтер, и показать, каким счастливым Цезарь [Наполеон] сделал бы мир, если бы народ только дал ему время для осуществления его возвышенных планов». И чуть позже: «Вы должны приехать в Париж! Я обращаюсь к вам с этой конкретной просьбой! Там вы получите более широкий взгляд на мир и найдете множество тем для своей поэзии».4-Когда Наполеон снова проезжал через Веймар после своего катастрофического отступления из Москвы, он попросил французского посла передать привет Гете.

Поэт чувствовал, что в лице Бонапарта он встретил, по его выражению, «величайший ум, который когда-либо видел мир».5 Он вполне одобрял правление Наполеона в Германии; в конце концов (писал Гете в 1807 году), никакой Германии не было, а был лишь фарраго мелких государств, а Священная Римская империя прекратила свое существование в 1806 году; Гете казалось хорошим, что Европа должна быть объединена, особенно под таким блестящим