Шрифт:
Закладка:
«Неужто бревно!» — почти с облегчением подумал он, хотя уже знал, чувствовал, что не бревно это вовсе. Он глядел завороженно на эту чёрную тень, спокойно пролегшую почти у самой поверхности воды, вдоль борта, глядел и чувствовал, как холодеет у него спина, как немеют в бессилии руки.
«Господи, да что же это? — затаившись, в испуге подумал он. — Как же быть-то? — Он только подумал так, а ему показалось, что он прокричал это вслух, на всю реку: до того напряжено всё было в нём, что даже непроизнесённые слова, казалось, отозвались над рекой гулким эхом. — Что же делать-то, ведь не взять одному, не осилить…»
И вдруг неожиданно его осенило: «А если веслом, вот этим обрубком?.. Подтянуть лесу, ещё немного, самую малость, чтобы она высунулась на поверхность, и со всего маху по башке…»
Дрожь по-прежнему колотила его, дрожали руки, но он теперь знал, что надо делать. Однако прежде чем решиться на этот шаг, Иван по-хозяйски успел прикинуть: «Это ж на сколько она потянет? Килограммов на двадцать, а то и больше… Больше штуки получится… Мля!»
От мысли этой у Ивана словно прибавилось сил. Опустив на дно лодки ненужный подсачник, он нащупал рукой под лавкой сломанное весло. Оно показалось неожиданно лёгким, неувесистым, таким, пожалуй, и не ударить как надо, и всё же — была — не была!
Он чуть привстал с лавки, почувствовал, как неловко, ненадёжно стоять вот так, на полусогнутых, в этой чуткой к любому неосторожному движению лодке; слабым усилием потянул на себя лесу и стал поднимать руку с веслом, и уже замахнулся для решительного удара, но тут увидел… В последний момент увидел Иван огромный и, как ему показалось, зловещий щучий глаз, светящийся из-под воды жутковатым жёлтым светом, и глаз этот глядел прямо на него, на Ивана.
Иван услышал, как стукнуло о лодку вывалившееся из руки весло, как шлёпнулось оно за борт, и тут же скорее почувствовал, чем увидел, как судорожно, прижав лодку к воде, натянулась леса, и как резко, словно хлыст, секанула она по воде и пропала, то ли оборвалась, то ли ушла на дно, и что-то ухнуло под лодкой, даже всколыхнуло её, а по воде вокруг неё пошли круги. И всё, и опять тишина. Как и не было ничего. Как будто всё это приснилось, мираж какой-то: привиделось на миг и пропало.
Обессиленный, вялый, как после долгой бессонной ночи, Иван опустился на лавку. Его мутило. Казалось, какая-то пружина, минуту назад закручивавшаяся в нём в тугое кольцо, вдруг не выдержала — сорвалась, распустилась, ослабла. Он сидел ссутулившись, по-рыбьи широко и часто открывая рот, хватая воздух. Тошнота подступила к горлу, на бровях, на лбу выступила испарина. Вялой рукой он зачерпнул воду, плеснул в разгорячённое лицо. Потом ещё и ещё раз плеснул, почувствовал, как сходит с лица жар, как медленно, холодящими струйками стекает за ворот ветровки вода, как тут же теплеет она на груди, на спине.
Захотелось курить. Иван машинально хлопнул рукой по карману, качнув лодку, привалился на левый бок, чтобы вытащить сигареты. В спокойной, светлеющей от солнца воде вдруг снова померещился Ивану тот же желтовато-мутный щучий глаз…
«Тьфу ты, нечистая! — плюнул он в воду. — Вот напасть-то… Выгребать бы отсюда надо… Подобру-поздорову!..»
И вдруг спохватился: что-то неладное сделал он, что-то было в его руках, а теперь чего-то не хватает… Вспомнил, как шлёпнулся в воду обломок весла, как хлестнула и исчезла под лодкой струной натянутая леса перемёта…
— Вот это номер! — вслух ужаснулся Иван. — Как же это меня угораздило-то?..
Окинув растерянным взглядом ровную гладь воды, он увидел своё весло. Оно плыло по течению, удаляясь всё дальше и дальше от лодки, и ярко оранжевой своей окраской напоминало плавник той огромной рыбы, которая мгновением раньше сорвалась у него с крючка.
Сознание нелепости положения — без весла и без перемёта — на какое-то мгновение отвлекло его от мысли о рыбацкой неудаче, однако этого вполне хватило, чтобы прикинуть, каким манером он будет добираться до берега. Впрочем, чего тут раздумывать: раздеться, прыгнуть в воду, а потом, подталкивая лодку, доплыть до берега. Всего и делов-то!..
А солнце тем временем поднялось высоко. Теперь и левый берег повеселел от солнца. Время к полудню шло, пора было торопиться. Иван принялся стягивать тяжёлый, нагретый солнцем сапог. Стянул один, за второй взялся, и тут услышал:
— Ва-ня-а-а-а!
Кто-то звал его с правого берега. Зойка небось заждалась. Но по голосу — не она. Иван поднял голову; на берегу, у самой воды, на песчаной отмели стояли двое, две женщины, но кто они — попробуй разгляди, когда солнце бьёт прямо в глаза.
Стянув наконец один сапог, Иван стал ждать: позовут или не позовут снова? И тут же услышал:
— Ва-ня-а-а-а!
Было похоже, что та, которая кричала, то ли не видела, что он в лодке сидит, то ли не признала: уж больно громко она орала, явно вызывая его с того берега. Уж лучше бы не узнала, подумал Иван, куда ж ему без вёсел-то?.. А голос всё звал и звал, вселяя в душу Ивана неясную тревогу.
Если разобраться, то ничего необычного или странного в этом крике не было. И прежде, бывало, поутру заголосит кто-нибудь с того берега — в магазин или на автобус в город кому-то приспичит: Ивана зовут. У него на два берега одна лодка. Но всех крикунов тоже не перевезёшь, хоть и земляки — тут ни дня, ни сил не хватит. Откликался по выбору. Услышит голос, прикинет: «Ага, никак Степан Векшин орёт, это свой человек, в соседях жили». Брал вёсла, не торопясь спускался к реке, заранее зная, зачем Степану приспичило: ясное дело, в магазин, за бутылкой. Бывало, вместе и «уговаривали» одну на двоих, тут же на бережке.
А однажды своим ушам не поверил: Варька Сукромиха его зовёт. Думал, почудилось. Прислушался: она и есть. С чего бы вдруг? Сорвался было, чтобы за вёслами бежать, уже прикинул наперёд, как будут сидеть они в лодке друг против друга, какие слова он ей скажет при этом… Но тут словно бес какой-то взял да и ухватил его за штанину, усадил на крыльцо и зашептал на ухо: «Сиди, куда тебя понесло! Пусть себе орёт на здоровье. У Саньки небось денег куры не клюют, вот пусть моторку тебе купит да и возит взад-вперёд…»
И не пошёл.
А этот голос был незнакомый. Всех успел перебрать, но ни на кого из