— Энди, ведь я выросла в совсем другом мире. Мне как-то одновременно и страшно, и спокойно рядом с тобой. Мне говорили, что ты жестокий, недоверчивый. Грубый. Теперь я понимаю, почему ты такой. Нет, я не хочу тебя задеть. Да, ты такой. Но зато ты не врешь, как многие у нас. Ты честней. Ты не притворяешься, и если тебе что-то не нравится, то это видно по твоему лицу. Сразу же видно. Дэвид сказал, что в знак уважения здесь принято пить в честь того, кого… кто тебе нравится. И я пью за тебя, Энди.

— Пью за тебя, Талааса. Мне очень жаль, что мы встретились по чужой прихоти.

— Будь жив и здоров, — отозвалась она, со страхом и надежной глядя через пушистые ресницы, — Если бы что-то зависело от меня, я… Я бы все отдала за тебя, Энди, но… Ничего я не могу. Прости меня. Просто прости…

— Не понял тебя, Ты начала — и не договорила, — прошептал я ей, — Это нечестно. Если знаешь, то расскажи.

Она подняла на меня жалкие глаза, полные слез, слабо покачала головой:

— Не надо, прошу тебя. Мы бессильны изменить то, что произойдет. Ты должен пройти через страшное, и даже ценой жизни я могу лишь немного изменить твой путь… Раньше я думала: «Зачем это делать — он погибнет так или этак, но все равно погибнет». Теперь, узнав тебя, я думаю иначе. И я обязана дать тебе самый крохотный шанс, если смогу. Уцепись за него. Пожалуйста, смоги!

— Что это ты такое говоришь? — нахмурился я, — Во-первых ты должна жить! Да я же…

Она не хотела меня слушать, и мне пришлось замолчать, поскольку ее ладошка прикрыла мой рот:

— Только запомни, что этот путь лишь немногим отличается. Тебе все равно придется тяжело. Но у тебя будет свой, крохотный, шанс. Это значит, что все не напрасно. И еще, Энди! Пойми, смерти нет. Есть выполненная миссия в бесконечной Игре. Я еще не раз повстречаю тебя. Правда, в другом теле, ну да что такого? Но тебе и правда нельзя больше оставаться здесь, разрываемом между Террис и Майей. Тебя съедят не те, так эти!

Подняла виноватые глаза:

— Что у вас делают о теми девушками, которые нравятся? Если только я не требую невозможного…

— Не требуешь. Сядь ко мне на колени. Да, так. Теперь положи руки на плечи.

Она почти ничего не весила. От прикосновения я почувствовал, что плыву куда-то в горький розовый туман счастья, обнял ее поникшие плечи, провел рукой по мокрой щеке, приблизил ее лицо к себе, потерся щекой о ее щеку и стал собирать губами соленые капли слез с глаз, лица и губ. Она замерла как зверек, отдаваясь неумело — послушно в мою власть. Еле слышно прошептала:

— Ну почему, почему за миг счастья мы должны платить годами ужаса и боли? Тебе хоть немного хорошо со мною? Я не очень противна? Я ждала тебя, если по вашему, долгих десять лет. И дождалась. Я такая старая… Мне уже целых семь циклов.

— Ты прекрасна, — прошептал я, пряча лицо в ароматных густых ее волосах, — Совсем тебя растрепал.

Она тихонько рассмеялась, отстранилась:

— Только не ври, хорошо? Ах, да какая разница! Даже если я кажусь тебе отвратительной, я заслужила прикосновение твоих рук, твоего лица!

Прижалась щекой:

— Нет, не слушай меня! Иначе ты проклянешь меня, не сейчас, позже, потом, после смерти.

Судорожно обняла за шею:

— У нас осталось так мало времени. Прошу тебя, подари мне немного счастья. Люби меня, как ты любил Хайру. Если только это можно. Пусть лучше это будешь ты, чем… Нет, не слушай меня, делай же что-нибудь, делай со мной — ведь потом будет поздно. Ты, наверно, думаешь, что я пьяная или сумасшедшая? Нет, просто я очень давно ждала тебя. Именно такого. Я просто так давно люблю тебя, и такое счастье — видеть тебя на самом деле, чувствовать твои сильные и самые нежные на свете руки… Это наша первая и последняя ночь…

Мы не заметили, когда Дэв с Тьелой покинули нас и перебрались наверх, для нас уже не существовало ни их, ни революций, ни Террис, ни Майи… Ничего.

— Я согласилась бы пройти в тысячу раз больше, чем прошла, я вынесла бы без единой жалобы все — ради этой последней ночи… Никто, никто, нигде и никогда не ласкал бы меня так, как ты. Ты плачешь? Не надо. Не время. Люби меня, я помогу тебе снять эту куртку, я не умею ничего, поэтому ты сам говори, что нужно делать, хорошо? Люби меня, ведь ты первый и последний мои мужчина. Делай со мной все, что хочется, все, что хочешь… Ведь завтра нас уже не будет, тебя — здесь, а меня — совсем…

И я тоже сходил с ума, я покрывал поцелуями ее тело от ног до головы и обратно, я стискивал ее и замирал, прежде чем совершить то, тайное, делающее девушку женщиной…

То всхлипывая, то прижимаясь в порыве нежности, она все шептала:

— Никто, никогда и нигде… Никто, никогда и нигде, любимый, не дал бы больше, чем дал мне ты… Как странно — и больно, и хорошо… Нет, никто и никогда… Нигде не был и не будет, как ты…

— Молчи, — прошептал я: — Время слов кончилось. Ласкай и целуй меня. И молчи. У нас так мало времени и так много любви, что мы не можем не превратить каждый миг в вечность… Что слова? Словами не передать ничего, они бессильны, а твой поцелуй как самое лучшее на свете, он жизнь и смерть, горе и счастье; мрак и свет…

— Так будем же ласкать друг друга, — отважно прошептала она, — Ведь этот миг уже никогда не повторится…

Так кончились слова, и потеряли друг друга, растворились друг в друге нескладный землянин — подросток и девчонка совсем неизвестного происхождения, остались сплетенные тела и горечь счастья. Только дрожь обостренного желания по коже и прерывистое дыхание, только бешеная дробь сердец под монотонный стук капель по стеклу. Только летящие мгновения, растягивающиеся в вечности экстаза…

Меня всегда грызет совесть, что сколько бы я не дал ей тогда, все равно я дал мизерно мало. Ведь за ее верность она получила всего три часа счастья. За добрый десяток лет — три часа. И без колебаний пожертвовала за них всем, что у нее было. Она созналась уже под утро. Я просил ее не делать такой глупости, я угрожал ей, — все