Шрифт:
Закладка:
«Истинно, не как творящую, рождающую, становящуюся любите Вы землю», – восклицает он сам. «Где невинность? Где воля к рождению, и кто хочет творить за пределами себя, у того только чистейшая воля. Где красота? Где я должен желать всею волей? Где я хочу любить и гибнуть, чтобы образ не остался только образом?» (Ср. более ранние разъяснения: с активированием уничтожается психическое содержание – «картина», или оно активируется уничтожением.) «Любить и погибать, это рифмуется вечно. Воля любви это также и воля смерти»157.
Благодаря любовному соединению с матерью Ницше сам становится порождающей, творящей, становящейся матерью. Это бытие матерью выражается более отчетливо в следующей речи:
«Вы, творящие, вы, высшие люди! Кто должен родить – болен; кто, однако, родил, тот нечист. Спросите женщин – рождают не потому, что это доставляет удовольствие: боль заставляет кур и поэтов кудахтать. Вы творящие, и в вас много нечистого! Это потому, что вы должны быть матерями».
Этим мы, как кажется, научились многое понимать в Ницше. Я думаю, этот процесс может пролить какой-то свет и на то, почему мы у больных dementia рrаесох, живущих в аутоэротической изоляции, так часто, если не постоянно, встречаемся с гомосексуальным компонентом158. Ницше становится женщиной, идентифицируя себя с матерью, причем он ее в себя всасывает. К тому же Ницше из-за аутоэротической изоляции и в сознании живет не в настоящем, но в своей собственной глубине, принадлежащей к тому времени, когда ребенок в своей половой жизни при сосании груди еще недостаточно дифференцированно ведет себя по отношению к матери, пассивно, по-женски. Если Ницше женственней, то мать его относится к нему как мужчина, равно и позднее занимающая место матери глубина или его «бездонная бездна» мысли, о которой сейчас пойдет речь, с которою он боролся, как с самим собой. Мать для Ницше – он сам, и он сам – его мать.
В каждом случае любви следует различать два направления представлений: одно – как любят, и другое – как любимы. При первом направлении некто сам является субъектом и любит проецируемый вовне объект, при втором – превращаются в любимого и любят себя, как свой объект. У мужчины, имеющего активную задачу завоевания женщины, господствуют представления субъекта, у женщины, которая должна завлечь мужчину, преобладают обычно (в норме) возвращающиеся представления. С этим связано также известное женское кокетство: женщина думает, как она «ему» понравится, с этим связана и более сильная гомосексуальность и аутоэротика женщин159; превратившись в своего возлюбленного, женщина должна чувствовать себя до известной степени мужественной, как объект мужчины, она может любить себя или другую девушку, которая является ее «желаемой личностью», то есть такой, какой любящая хотела бы видеть себя саму, естественно, всегда красивой. Однажды я встретила коллегу-женщину в большом возмущении по поводу ряда исписанных ею конвертов для писем; ни на одном ей не удалось написать красивым почерком, как на первом конверте.
Почерк мне был знаком. На мой вопрос, что говорит ей желаемый почерк, ей внезапно совершенно правильно пришло в голову, что так пишет ее любимый. Потребность в идентификации с любимым была так велика, что она могла терпеть себя только как его. У Тристана и Изольды мы видим то же самое/
Тристан: «Тристан, ты больше не Тристан. Я – Изольда».
Изольда: «Изольда, ты больше не Изольда. Я – Тристан»160.
Ребенок также аутоэротичен, потому что он играет пассивную роль по отношению к родителям; он должен бороться за любовь родителей и думает о том, чтобы возбудить их удовольствие: он должен себе представить, как его любят, и, соответственно этому, представить себя в роли своих родителей. В более поздние годы девочка видит в матери свою соперницу, но также и «желаемую личность», которую она в этом качестве любит, так же и мальчик в отце. Если ребенок сердится на родителей, то нормальной реакцией является акт мести; на это ребенок решиться не может, и поэтому его негодование либо направляется на какой-нибудь предмет, либо в первом гневе он не находит ничего лучшего, как, например, рвать на себе волосы, причем он перемещает себя на место сердящихся родителей. В «Ревизоре» Гоголя, например, описан наместник, который крайне надменен и бесстыдно эксплуатирует своих подчиненных. В заключение, однако, его самого обманывает молодой аферист, которого он считает ожидаемым ревизором. Когда этот мошенник потешается над всеми, не исключая городничего, в письме, чтение которого становится доступным для всех, то язвительность городничего обращается против него самого. «Посмотрите на этого старого дурака (и т. д.)», – кричит он161. Так же и в этом случае – неудавшаяся агрессия вызывает обратный ряд представлений, превращение в насмешливого субъекта, с воздействием на себя самого в качестве объекта. Соответственно содержащемуся в сексуальном инстинкте разрушающему элементу более активно настроенный мужчина имеет также и более садистические желания: он хочет разрушить возлюбленную, женщина, представляющая себя по преимуществу как объект любви, хочет быть разрушенной. Конечно, границу не удастся провести так четко, так как каждый человек бисексуален, и, далее, потому что у женщины имеются субъективные представления, равно как и у мужчины – объективные; поэтому женщина садистична, мужчина также и мазохистичен. Если благодаря перемещению себя внутрь любимого индивида, объектные представления выигрывают в интенсивности, то в таком случае направленная против себя любовь ведет к самодеструкции, так, например, к самобичеванию, мученичеству, да и к полному уничтожению собственной сексуальности, как при кастрации. Это лишь различные формы и степени самоуничтожения.
Акт зачатия сам заключается в самоуничтожении. Слова Ницше указывают на это:
«Человек есть нечто, что должно превзойти», – учит Заратустра, – «чтобы осуществился сверхчеловек». «И если у тебя не будет больше ни одной лестницы, ты должен будешь научиться взбираться на свою собственную голову: как же иначе хотел бы ты подняться выше?»162.
Смысл этого предложения: ты должен суметь преодолеть (разрушить) самого себя. Как иначе мог бы ты создать более высшее, ребенка? В главе «Блаженство против воли» жалуется Заратустра:
«Я лежал, прикованный к любви своих детей: желание наложило мне эту петлю, желание стать добычей моих детей и потеряться в них».
Ребенок Заратустры, «бездонная мысль» о вечном возвращении вещей, грозит умереть в Заратустре, не родившись, однако Заратустра возвращает ее
