друг друга родителей. В определенном психологическом смысле ненависть то же самое, что любовь; те же самые поступки совершаются как из ненависти, так и из бурной любви. Ненависть в отношении к сознательному настоящему, в отношении к активированию – это негативная любовь. Однако, поскольку ненависть сильнее всего противится уничтожению содержания представления через активирование, то любовные представления в подсознании ненавидящего необычайно жизнеспособны. Если обычно обузданное либидо протекает со слабыми представлениями об уничтожении, как, например, с поддразниваем, причинением боли, что послужило поводом для появления поговорки – «когда любят, то дразнят», то дикая страсть садиста разряжается в отвратительных сценах, которые могут дойти до убийства из удовольствия. Если при исчезновении причин, тормозящих положительную окраску либидо-представлений, из легкого нерасположения возникает легкая симпатия, то при освобождении от оков представлений, не допущенных ненавистью к активированию, дело доходит до пылкой страсти. Эта страсть должна разрушать, потому что она слишком сильна, чтобы суметь придерживаться каких-либо границ самосохранения. Это описывал Шекспир: его сильно любящие герои не могут удовлетвориться активированием малой части либидо, необходимой для обычного любовного объединения. Им всегда нужно все больше препятствий, на которых они разрядили бы влечение к разрушению, но ни одно препятствие недостаточно велико для удовлетворения страсти, которая находит покой только при полной деструкции со смертью личности. Как, с одной стороны, слишком сильная фиксация либидо на родителях делает невозможным перенос во внешний мир, так как ни один объект не соответствует родителям полностью171, так и неудовлетворенное либидо также фиксируется опять-таки на родителях; возникают направленные на действительность фантазии инцеста или более сублимированные симптомы фантазии, например, в форме преклонения перед природой или симптома религии. Дружно возрастает сила напряжения неудовлетворенного влечения к деструкции, содержащегося во влечении к продолжению рода, производя также более конкретные или более сублимированные фантазии о смерти. Связанное с желанием инцеста представление о смерти, однако, не означает: «я умираю, так как не хотел бы совершать грех», но «я мертв» означает – «я достиг так желаемого возвращения в производителя, я в нем уничтожаюсь». Более сильно выраженное желание деструкции соответствует более сильному желанию становления при менее дифференцированной инцестуозной любви. То, что источник представлений о смерти следует искать не в мыслях об инцесте самих по себе, достаточно показывают сновидения и мифы, в которых получают детей от родителей, братьев и сестер, являющиеся, следовательно, фантазиями о становлении. Фрейд продемонстрировал, что каждая картина означает одновременно и свой негатив. Он также показал, что лингвистика знает «противоположный смысл древних слов»172. Блейлер понятием амбивалентности и Штекель своим понятием биполярности говорят, что наряду с положительным влечением в нас всегда есть и негативное. Юнг считает, что оба влечения равны по силе, если мы их и не замечаем, но что достаточно, однако, небольшого переноса одного влечения, и нам уже представляется, будто бы мы хотели только этого. Это учение очень хорошо пригодно для объяснения, почему в сексуальном инстинкте просматривают инстинкт смерти. В нормальных обстоятельствах представления о становлении должны несколько перевешивать уже оттого, что становление – это результат деструкции, оно обусловлено деструкцией; и к тому же гораздо проще думать о конечном успехе вместо того, чтобы искать причину. Немногое требуется, чтобы – особенно у детей или у эмоциональных людей, – вызвать перевес представлений о деструкции. При неврозе компонент деструкции перевешивает и выражается во всех симптомах сопротивления против жизни и естественной судьбы.

Обобщение.

Каждое появляющееся в сознании содержание – это продукт дифференцирования из других, психологически более старших содержаний. Это содержание соразмеряется с настоящим и приобретает специфическую непосредственную окраску, придающую ему характер «Я-отношения». Следовательно, в нас возникает тенденция к дифференцированию. Если мы хотим сделать понятным для других специфическое, понятное только нам, личное, то мы делаем обратное дифференцирование: мы обнажаем содержание специфически личного и выражаем его в общей значимой для вида символической форме. Тем самым мы следуем второй тенденции в нас, которая противостоит первой тенденции ассимиляции и растворения. Ассимиляция приводит к тому, что из единства, имеющего значение для «Я», образуется единство, значимое для «Мы». Растворение и ассимиляция личного переживания в форме произведения искусства, сновидения или патологической символики, превращает это в переживание вида и делает из «Я» «Мы». Проявление удовольствия или неудовольствия связано с появлением или исчезновением «Я»-отношения. Если личное переживание уже превращено в переживание вида, то мы относимся к нему как зрители, которые лишь тогда сочувствуют, когда могут погрузить себя в это представление. Такие зрители – это больные «dementia рrаесох» и мы – во время наших сновидений. Влечению самосохранения в нас соответствует тенденция к дифференцированию и способность к устойчивости выкристаллизовавшейся «Я»-частицы или всей «Я»-личности. Влечение к сохранению вида – это влечение к размножению, и психологически оно также выражается в тенденции к растворению и ассимиляции (превращение «Я» в «Мы») с последующим новым дифференцированием из «правещества». «Где правит любовь, умирает Я – темный деспот». При любви растворение «Я» в любимом является одновременно сильнейшим самоутверждением, новой «жизнью» в личности любимого. Если любви нет, тогда представление об изменении психического или физического индивида находится под влиянием чужой власти, как при половом акте представление об уничтожении или смерти.

Влечение самосохранения – это простое влечение, состоящее только из положительного, влечение сохранения вида, которое должно растворить старое, чтобы осуществилось новое, состоит из положительного и отрицательного компонентов. Влечение к сохранению вида по своей сути амбивалентно; поэтому возбуждение положительного компонента вызывает одновременно возбуждение отрицательного и наоборот. Влечение самосохранения – это «статическое» влечение, поскольку оно должно защищать уже существующего индивида от чуждых влияний, влечение сохранения вида – это «динамическое» влечение, стремящееся к изменению, к «воскрешению» индивида в новой форме. Никакое изменение не может происходить без уничтожения старого состояния.

III. Жизнь и смерть в мифологии

Опыт сновидений, а также опыт больных с dementia ргаесох учит нас, что наша душа скрывает в своей глубине идеи, не соответствующие более нашей сегодняшней сознательной работе мышления, которые мы не можем понять прямо; однако мы находим эти представления в сознании наших предков, о чем мы можем заключить по мифологическим и другим произведениям духа. Судя по этому, образ мышления нашего бессознательного соответствует сознательному образу мышления наших предков. Вместо того, чтобы сказать «унаследованные виды мышления, ведущие к образованию соответствующих представлений», я говорю – для краткости – об «унаследованных представлениях».

Представление о возникновении жизни из четырех элементов (земля, вода, огонь, воздух) имеется уже в восточной символике. В своих целях я хочу проследить жизнь и смерть в символике земли и воды. При этом я пользуюсь главным образом историческими материалами, собранными