Шрифт:
Закладка:
Борис слушал своего замполита, невольно краснел, смущался, но не посмел возразить что-либо, ведь он и сам находился в подобном положении. Он сказал:
— Вадим Константинович, мне трудно об этом говорить, вы ведь знаете, что у меня в тылу семья — жена, дети, но здесь у меня тоже есть женщина, так что я не уверен, сумею ли с этим бороться… Однако я считаю нужным предупредить вас, и буду этого придерживаться сам, чтобы все члены таких пар относились к своим служебным обязанностям так, как этого требует воинский долг, не считаясь ни со своим положением, ни с положением своего партнёра.
В первые же дни пребывания в госпитале Борис убедился: так работать хирургом, как он привык это делать в медсанбате, ему не придётся, по крайней мере, поначалу. В госпитале было два медицинских отделения. Во главе первого, так называемого черепного, стоял Н. Е. Чистович, начальник группы АРМУ, там лечили только раненых с проникающими ранениями черепа. Как правило, эти раненые попадали в госпиталь без какой-либо хирургической обработки на предыдущих этапах, и тут их оперировали впервые и по возможности полностью. Чистович — в прошлом ассистент одной из ленинградских клиник, квалифицированный нейрохирург. В его группу входили хирург-ЛОР, хирург-окулист, а из штатных работников госпиталя к этой группе для практики была прикреплена врач Феофанова (пара шофёра Лагунцова), которая, кстати сказать, к концу войны стала достаточно грамотным нейрохирургом. Здесь Борису Алёшкину делать было нечего, в вопросах черепной хирургии он разбирался слабо и оказать какую-либо помощь этому отделению, естественно, не мог.
Второе отделение занималось ранеными в грудь и живот, отяжелевшими в период эвакуации, задержанными эвакопунктом и направленными в 27 полевой госпиталь для оказания срочной помощи, выведения из нетранспортабельного состояния и подготовки к дальнейшей эвакуации в тыловые госпитали. Руководила этим отделением майор медслужбы Минаева, хирург с пятилетним стажем работы в районной больнице, в общей хирургии, молодая женщина, окончившая мединститут в 1941 году.
Здесь Борис мог бы с успехом применить свои знания и опыт, полученный во время работы в медсанбате, но так как раненых за это время поступало мало, то за все эти дни он успел сделать всего несколько операций: одну, которую мы описывали, при нагноении плевры раненому в грудную полость, а другую при тяжёлом перитоните. Но и то, что он эти операции проводил сам, подняло его авторитет среди врачей и личного состава госпиталя. Все они привыкли к тому, что начальник госпиталя даже не заходил в операционную, а его жена — «ведущий хирург», принимала участие только в перевязках. Тут, когда начальник сам прооперировал тяжелейших больных и добился в обоих случаях положительных результатов, для некоторых было весьма удивительно.
Борис же удовлетворения не чувствовал. После сравнительно бурной деятельности на всех поприщах в батальоне, огромной хозяйственной работы в связи с частыми передислокациями, а, следовательно, свёртыванием, перевозкой и развёртыванием учреждения иногда в считаные часы, после напряжённой хирургической работы, с редкими и короткими перерывами при отводе дивизии на переформирование, после постоянной угрозы бомбёжки или артобстрела, после разрывов бомб, снарядов и даже мин на территории медсанбата вблизи палаток, в которых он в это время работал, нахождение здесь, в госпитале, застывшем на одном месте на полтора года, ни разу не подвергавшемся артобстрелу или бомбёжке, получавшему незначительное число раненых, так как большинство их после сортировки в эвакопункте следовало во фронтовые и тыловые учреждения, создавало атмосферу какой-то успокоенности, неторопливости и как бы пребывания вне действующего фронта. Так, по крайней мере, казалось Борису Алёшкину.
В такой неторопливой, сонной, как шутил Игнатьич, жизни прошла большая часть октября 1943 года. 20 числа в санотделе армии было созвано срочное совещание. На нём начсанарм, не говоря конкретно о планах Военного совета армии, предупредил, что все, или почти все, армейские госпитали в самое ближайшее время должны будут передислоцироваться, многим из них придётся сменить и профиль своей работы.
Сануправление фронта решило все госпитали разбить на два разряда: первый — госпитали первой линии, которые будут работать рядом с медсанбатами и зачастую даже подменять их, и второй — госпитали второй линии, которые по существу будут выполнять те же функции, которые они выполняли и до этого. Возможны и такие варианты, когда госпитали первой линии, в силу сложившихся обстоятельств, превратятся в учреждения второй линии, а последние, перемещаясь вперёд за наступающими войсками, невольно превратятся в госпитали первой линии.
Николай Васильевич Скляров рекомендовал начальникам госпиталей провести соответствующие учения со всем медперсоналом и, главное, готовиться к возможно скорой передислокации.
По возвращении с совещания, собрав своих заместителей и ближайших помощников, Алёшкин изложил вкратце сообщение начсанарма и потребовал:
начать свёртывать пустовавшие палатки;
подготавливать и упаковывать всё хозяйственное и медицинское имущество, не находящееся непосредственно в употреблении;
организовать проведение теоретических занятий со всем медперсоналом с учётом возможности получения большого количества разнообразных раненых прямо с поля боя.
Выполнение последнего задания, в плане обучения врачей, ему пришлось взять на себя, а медсестре Шуйской поручить проведение аналогичных занятий с медсёстрами.
Первые два пункта выполняли капитан Захаров, заведующая аптекой Иванченко, начальник медканцелярии Добин и старшие медсёстры обоих медицинских отделений. В решении этих дел с первых же шагов возникли, казалось, непреодолимые трудности. Прежде всего, когда попытались свернуть одну из пустовавших более года палаток ДПМ, она рассыпалась буквально в прах. Дело в том, что с зимы 1942 года в госпитале были развёрнуты все 24 имеющиеся палатки ДПМ. Использовались они только первые дни, а затем большая часть их пустовала — необходимого количества