написать всей правды мужу. Во-первых, не хотела его излишне волновать. Ведь всё самое страшное было уже позади, а во-вторых, она знала, что в то время к людям, семьи которых находились в оккупации и уцелели, относились с определённым подозрением и предубеждением. Доказать необходимость своего нахождения на оккупированной территории не только семейным положением, но и определённым заданием, полученным от райотдела НКВД, она, естественно, не могла. Это сейчас можно об этом говорить, когда прошло более сорока лет, тогда же она была обязана молчать. И очень долго после окончания войны даже муж не знал о её сотрудничестве с органами разведки.

Но мы чуть-чуть забежали вперёд. Пока же, получив, хоть и не очень обстоятельное и длинное письмо от мужа, Катя очень обрадовалась. Из него она узнала, что, несмотря на тяжёлые боевые операции, в которых принимала участие та воинская часть, в которой служил её муж, он остался жив и невредим, что война создала ему условия для совершенствования в хирургии, и он теперь является не только достаточно квалифицированным хирургом, но и командует подразделением. С этого времени письменная связь между Катей и Борисом стала регулярной, хотя и не очень частой.

Между прочим, уже из первых писем своего Борьки, она интуитивно почувствовала, что между ними встала какая-то женщина. Катерина не смогла бы объяснить, чем вызвано такое чувство, обижавшее и тревожившее её. В одном из своих писем она, со свойственной ей прямотой, так ему об этом и написала: «Чувствую, что около тебя вьётся какая-то баба. Неужели ты за тем пошёл на фронт, чтобы гоняться там за бабскими юбками? Мне стыдно за тебя!» Не ручаемся за абсолютную точность этой фразы, но смысл её был таков.

В ответ она, кончено, получила уверения Бориса, что её опасения и ревность напрасны, что он по-прежнему любит её и детей, и никакие «юбки» этому помешать не могут. Это немного успокоило Катю, но подозрения её не рассеялись, ведь он не написал прямо, что около него никого нет.

Лето 1943 года кончалось, нужно было готовиться к началу школьных занятий, а здание школы восстановить не удалось. В квартиру Чинченко вселилась молодая женщина-врач — без врача такая крупная станица существовать не могла. Другой большой дом занимали две семьи служащих с завода — Алёшкина и Звонарёва. На заседании сельсовета решили их переселить, а дом приспособить под школу. Звонарёвым дали комнату в одном из уцелевших общежитий завода, а Алёшкиной предложили переселиться в небольшой домик сбежавшего полицая, стоявший на самом берегу Терека. Кате понравился этот домик. Хотя половина его имела земляные полы и выстроен он был из самана, но это была отдельная усадьба с хлевом, со своим огородом и двориком. Кроме того, рядом жила семья рабочего Котова, относившегося к Алёшкиной всегда очень хорошо, и Катя считала, что эта семья может стать ей известной опорой. Так оно и случилось.

Вот как прожила семья нашего героя с начала войны до середины 1943 года. Вернее, до того времени, когда в его судьбе произошёл новый серьёзный поворот — он получил назначение на должность главы самостоятельной части армейского подчинения, стал начальником хирургического полевого подвижного госпиталя. Вернёмся теперь опять к нему.

Глава шестая

Итак, сельхозработы в госпитале закончились. Наступил октябрь. Раненых по-прежнему поступало очень мало. Борис Алёшкин почти всю свою энергию и время отдавал хозяйственным вопросам. Он тщательно проверял и осматривал все жилые помещения, запасы вещевого довольствия, продовольствия и медикаментов, имевшихся в госпитале. До этого, принимая госпиталь, подписывая различные ведомости и акты, он как-то не вникал в их сущность, ведь все они были заверены ответственными материальными лицами, и только теперь, так сказать, на свободе, перечёл их и пересмотрел всё с большим вниманием.

В результате он убедился, что почти за полуторагодовое стояние на одном месте, госпиталь сумел обрасти таким огромным хозяйством, что передвигать его куда-нибудь будет просто невозможно. Кроме того, основной фонд госпиталя — палатки за этот период времени, очевидно, ни разу не ремонтировались и пришли в такое ветхое состояние, что вряд ли выдержали бы переезд. У Бориса сразу возникла мысль о строительстве таких же каркасно-щитовых помещений, какие он уже с успехом применял в медсанбате. Поделился он этой мыслью со своим заместителем по хозчасти капитаном Захаровым, но тот отнёсся к этой затее скептически. Он таких строений нигде не видел и считал, что делать их кустарным способом, как это делалось в 24-м медсанбате, невыгодно и слишком долго. Пришлось бы искать хороших плотников, столяров и, самое главное, материал — фанеру, брусья, доски, гвозди и металлические изделия, которых в запасе у госпиталя не было.

Борис согласился с ним. Он понимал, что эта работа потребует много усилий и труда, но всё равно старался доказать преимущества таких помещений перед бревенчатыми бараками. В конце концов, они договорились, что Захаров будет искать соответствующих мастеров среди санитаров и выздоравливающих, попробует выпросить в штабе армии кое-какие материалы, и они, для начала, сделают хотя бы одно подобное строение. Но вскоре произошли такие события, которые нарушили все их планы.

Борис Алёшкин довольно быстро сошёлся со своим замполитом, капитаном Павловским, который оказался очень добродушным и простым пожилым человеком, очень мало разбиравшимся в военных делах и в медицине, но зато отлично знавшим и умевшим донести до каждого все вопросы международной политики, политические задачи, выдвигаемые нашей партией, и те конкретные задачи, которые возникали в воспитательной работе с личным составом госпиталя. До войны он работал одним из секретарей Выборгского райкома партии в Ленинграде, на фронт пошёл добровольцем и в госпитале находился с самого его основания. Уже в первые дни знакомства, когда Павловский кратко, но в то же время очень содержательно обрисовал каждого штатного работника, он затронул и тему многочисленных пар, имевшихся в госпитале. Он сказал так:

— Видите ли, товарищ Алёшкин, конечно, вся эта «любовь», а вернее, игра в любовь, продолжается с первых дней войны, держится до сих пор и постоянно возникает вновь. Первое время меня это как-то коробило. Как многие мои коллеги из других госпиталей и хозяйственных учреждений тыла нашей армии, я считал это вредным, действующим разлагающе на коллектив. Под моим влиянием бывший начальник госпиталя пытался с этим бороться: разлучали создававшиеся пары, наказывали их административно… Но из этого ничего не получилось, наоборот, в тех госпиталях, где продолжают с этим бороться, такое насильственное разлучение приводит к тайным встречам, обману окружающих, а в некоторых случаях и поискам нового партнёра