Дидро, конечно, был очень плохо осведомлен о таитянах. Сам Бугенвиль описывал их как людей, полных суеверий и табу, напуганных воображаемыми злыми духами и подверженных влиянию жрецов, не говоря уже о разнообразных насекомых и болезнях. Дидро, неугомонный в моногамии, никак не мог понять, почему необходимость общественного порядка наложила столько ограничений на беззаконные сексуальные инстинкты человечества. Он был еще одним примером того, как индивидуальный интеллект возомнил себя мудрее обычаев расы.

Существует забавный контраст между этической философией Дидро-писателя и Дидро-человека. Теоретически, временами его моральные идеи граничили с анархизмом. В такие моменты он описывал человеческую природу как в основном добрую и, исходя из этого, предлагал «следовать природе», то есть инстинкту. Только благодаря инстинкту, считал он, человек может освободиться от уз, которые накладывают на него религия и общество с их тысячей условностей, запретов и законов. В этом настроении он называл соитие «суверенным счастьем»;52 Любовь он определял как «сладострастное трение двух мембран» и «сладострастную потерю нескольких капель жидкости»;53 и уверял свою любовницу, что прелюбодеяние — «проступок менее предосудительный, чем малейшая ложь».54 Он был философом, жаждущим жить как петух.

По мере расширения своего жизненного опыта он изменил почти все свои этические взгляды. Отклоняясь от Руссо в сторону Вольтера, он все более мрачно смотрел на человека, который плох как по своей природе, так и в результате социальной деградации. «Ничто так хорошо не показывает, насколько отвратительна человеческая природа, как легкость, с которой люди соглашаются на самые дурные поступки, когда [как в толпе]… никто не несет личной ответственности за причиненное зло».55 «Поверьте мне, — говорит Жак-фаталист, — мы никогда не жалеем никого, кроме самих себя».56 Теперь Дидро отменяет свои прежние преувеличения новыми: «Естественный человек» «свернул бы шею своему отцу и переспал с матерью, если бы не развитие его разума путем воспитания».57 По мере того как его сексуальные потребности уменьшались, Дидро пришел к согласию с Эпикуром в том, что «удовольствия души» приносят более стабильное удовлетворение, чем физические наслаждения.58 «Разве, — спрашивает он, — обладание красивой женщиной доставляет только физическое удовольствие? Разве есть только физическая боль в том, чтобы потерять ее из-за смерти или непостоянства? Не является ли различие между физическим и моральным столь же твердым, как между животным, которое чувствует, и животным, которое рассуждает?»59

Теперь, когда он пришел к биологической концепции добродетели как любого качества, способствующего выживанию, он смутно понял, что высшие добродетели — это те, которые способствуют выживанию группы, поскольку социальная организация является главным средством выживания индивида. На примере племянника Рамо Дидро понял, что происходит с тем, кто пытается сбросить ограничения, наложенные на индивида ради сохранения группы; такой человек становится бесхозным, без веры, пищи, товарищей и надежды. Поэтому Дидро завершает свою мечту о Таити запоздалым советом об умеренности: «Мы будем проповедовать против неразумных законов, пока они не будут реформированы. Но тем временем мы будем им подчиняться. Тот, кто по собственной воле нарушает плохой закон, разрешает всем остальным нарушать хороший. Менее неудобно быть безумным среди безумцев, чем быть мудрым в одиночестве».60

Когда его дочь Анжелика обрела очарование юной женщины, Дидро начал беспокоиться о ее нравственности. Он следил за ее девственностью как за ценным и ходовым товаром, а после того как увидел, что она благополучно вышла замуж, предостерег ее от прелюбодеяния; само подозрение в неверности с ее стороны, сказал он ей, сокрушит его горем и заставит умереть от стыда.61 В своей художественной критике он осуждал Буше как развращенного и превозносил скромность и другие христианские добродетели, изображенные Грёзом и Шарденом; в своих пьесах он проповедовал старые добродетели, как любой оседлый и преуспевающий буржуа. Дидро развлекался такими безрассудными юмористическими произведениями, как «Дополнение к путешествию Бугенвиля», и анархическим разгулом воображения на ужинах д'Ольбаха; но, вернувшись домой, он настаивал на всех добродетелях среднего класса и старался практиковать их, если только ему позволят немного прелюбодействовать.

Его политические идеи были столь же запутаны, как и его взгляды на мораль, и он со свойственной ему добродушной откровенностью признавал это. Он не был согласен с Вольтером в том, что просвещенный монарх окажется лучшим инструментом реформ; он осуждал Фридриха Великого как тирана и пытался обратить Екатерину Великую к демократическим идеям. Он принял конституционную монархию, но предложил создать национальное собрание, избранное владельцами собственности, которые были заинтересованы в хорошем и экономичном управлении.62 (Когда он писал эти строки, никто, кроме среднего класса, не мог представить себе возможную замену аристократии в управлении Францией). Он мечтал о благотворном обществе, в котором свобода и равенство (эти естественные враги) будут обеспечены всем, но сомневался, что любые реформы будут эффективными до тех пор, пока широкое распространение образования не повысит средний уровень интеллекта людей. I

Его экономические идеи были радикальными в теории и умеренными в применении. Даже в преклонном возрасте он придерживался анархического коммунизма как своего идеала. «Я убежден, что человечество не может быть по-настоящему счастливым, кроме как в социальном государстве, в котором не будет ни короля, ни магистрата, ни священника, ни законов, ни твоих, ни моих, ни собственности на имущество, ни пороков, ни добродетелей»;65 но он признавал, что такая перспектива «невероятно идиотична»66 «Какая дьявольская у нас социальная экономика!» — восклицал племянник Рамо. «Есть люди, которые наедаются всем, в то время как другие, у которых желудки столь же прожорливы, не имеют ни кусочка, чтобы положить между зубами».67 В трезвом уме Дидро понимал, что неравенство в имуществе будет сохраняться до тех пор, пока сохраняется неравенство в способностях. Он считал социализм неосуществимым, поскольку пока существует лишь небольшой, неорганизованный и едва ли сознательный пролетариат; но он надеялся, что статус этих рабочих вскоре будет повышен. Когда дело дошло до практических реформ, он встал вместе с физиократами на сторону зарождающегося капитализма. Он объявил права собственности священными и абсолютными, осудил любое нарушение этих прав со стороны государства и вместе с Кеснеем, Турго и Вольтером призвал к освобождению промышленности и торговли от государственного контроля.68 Он выступал за государственные субсидии сельскому хозяйству как наиболее жизненно важной и в то же время наиболее зависимой от других частей экономики.69 Как и все мы, он становился все более консервативным с годами и ростом доходов.

VI. ДИДЕРОТ ОБ ИСКУССТВЕ