ума. И совести там тоже не находил». На одной из таких публичных дискуссий он так логично и красноречиво разрушил аргументацию борцов с религией, что архиепископ Иннокентий Ташкентский сказал ему: «Вам, доктор, надо быть священником». Неожиданно для самого себя Войно-Ясенецкий согласился. Православная церковь как никогда нуждалась в служителях — и уже через несколько дней его рукоположили в дьяконы, а через неделю возвели в сан иерея, то есть священника. Но он не собирался бросать и своих врачебных трудов.

В начале февраля 1921 года профессор появился в больнице в рясе, с наперсным крестом на груди и попросил коллег, по возможности, называть его не Валентином Феликсовичем, а отцом Валентином. Отныне перед операциями он обязательно осенял пациента крестным знамением. Не делал исключений ни для атеистов, ни для мусульман: «Перед Богом все едины».

В мае 1923 году епископ Андрей Уфимский, сосланный в Ташкент, постриг отца Валентина в монахи. Он принял имя Луки и сан епископа Барнаульского, викария Томской области. Войно понимал всю ответственность этого шага — не только перед Богом, но и в земном измерении. Шли гонения на церковь, и ему предстояло нести тяжкий крест. Обосноваться в Барнауле Луке не удалось — и через год его избрали епископом Туркестанским. Он начал служить литургии в ташкентском кафедральном соборе, не прекращая работу в больнице.

Вечный ссыльный

Тем же летом епископа арестовали. Следствие шло несколько месяцев. Обвиняли его в том числе в «возбуждении масс к сопротивлению советской власти». На одном из допросов он заявил: «Если бы я не был христианином, то, вероятно, стал бы коммунистом. Но вы возглавили гонение на христианство, и поэтому, конечно, я не друг ваш». В итоге Луку сослали в Енисейск, где он немедленно занялся приёмом больных в больничной палате, которая больше напоминала крестьянскую избу.

Ему достаточно было даже не отрекаться от веры, а просто отказаться от сана и сосредоточиться на медицинской работе, которую он все равно никогда не бросал. Достаточно было сменить рясу на светский костюм — и перед профессором Войно-Ясенецким открылись бы двери лучших московских больниц и исследовательских институтов. Простая дилемма. Приличное жалование, квартира, личный автомобиль, загородный дом — как у лучших хирургов страны. Или — операции в условиях постоянного отсутствия элементарных инструментов и лекарств, почти без помощников, холодные срубы, череда допросов и ссылок. Он выбрал мытарства, но от своего креста не отказался.

Ссылок, допросов и тюремных застенков в его жизни было ещё немало. Свой главный труд, ставший классикой медицинской литературы — «Очерки гнойной хирургии» — он создавал в значительной степени в тюрьмах. Из Енисейска его сослали ещё дальше на север — в поселок Плахино. Ехать пришлось в санях, в лютую зиму. Милиционер, сопровождавший его, оказался неожиданно впечатлительным и эрудированным человеком. Луке запомнилось его неожиданное признание: «Я чувствую себя в положении Малюты Скуратова, везущего митрополита Филиппа в Отрочь монастырь».

Утешало одно: «Легко идти за Господом по тернистому пути». Всюду находились люди, которых нужно было оперировать, лечить, а ещё — крестить и исповедовать. Мытарства в Плахине продолжались три месяца. Отцу Луке разрешили вернуться в Енисейск, а вскоре — и в Ташкент. Тот самый милиционер, встретивший епископа на обратном пути, плакал от радости и целовал его — он так боялся, что пожилой профессор не выживет на Крайнем Севере, во вросшей в лёд избушке.

Лука вернулся в Ташкент, к старым друзьям и прежним доносчикам… И снова врачевал — ежедневно. Церковные заботы не отвлекали его от прямых обязанностей врача. «Какой бы ни был церковный праздник, — вспоминал один из учеников хирурга, — какую бы службу ни служил он в церкви, но если дежурный врач присылает шофера с запиской о том, что нужна профессорская консультация, Войно тут же поручает литургию другому священнику и незамедлительно выезжает к больным». Так было. Он считал срочную медицинскую помощь главным служением Богу.

В 1937 году профессора снова арестовали — за создание «контрреволюционной церковно-монашеской организации». Отцу Луке пришлось пройти через «конвейер» — когда следователи сменялись, а допрос продолжался несколько суток. Дело закончилось новой ссылкой в Красноярский край. Там Войно-Ясенецкий стал единственным хирургом в районной больнице, в посёлке Большая Мурта.

Сталинский лауреат

В первые дни Великой Отечественной он обратился в наркомат здравоохранения: «Я, епископ Лука, профессор Войно-Ясенецкий… являясь специалистом по гнойной хирургии, могу оказать помощь воинам в условиях фронта или тыла, там, где будет мне доверено. Прошу ссылку мою прервать и направить в госпиталь. По окончании войны готов вернуться в ссылку».

Бросаться такими специалистами в годы войны государство не могло — и вскоре епископа назначили консультантом всех госпиталей Красноярского края и главным хирургом крупного эвакогоспиталя. Два года он проводил по 3–4 операции в день, без выходных и отпусков. Работал до изнеможения, но потом вспоминал это время как самое счастливое: «Раненые офицеры и солдаты очень любили меня. Когда я обходил палаты по утрам, меня радостно приветствовали раненые. Некоторые из них, безуспешно оперированные в других лагерях, излеченные мною, неизменно салютовали мне высоко поднятыми прямыми ногами».

Раненые верили в него как в кудесника. И, конечно, не только потому, что этот бородач в белом халате, надетом поверх рясы, умел вести душевные, успокоительные беседы. Он был, несомненно, одним из лучших хирургов своего времени — с собственной манерой молниеносных и точных движений скальпеля. Тут и врождённый талант, и глубоко осмысленный опыт многолетних занятий.

Государство оценило его работу скромной медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Он принял её с обидой: «Такой награды достойна сестра милосердия или наша уборщица, а главному хирургу госпиталя полагается орден». Это был знак — он, по сути, всё ещё ссыльный, опальный… Но в 1944 году ему присудили Сталинскую премию, да ещё и 1 степени — «За научную разработку новых хирургических методов лечения гнойных заболеваний и ранений, изложенных в научных трудах: «Очерки гнойной хирургии» (1943) и «Поздние резекции при инфицированных огнестрельных ранениях суставов» (1944)». Священнику, архиепископу — случай невиданный! К «вечному ссыльному» пришла слава. К тому же премия стала своеобразной «охранной грамотой» от новых арестов.

Материальная сторона признания его не слишком интересовала. Получив 200 тысяч рублей — денежную часть премии, он немедленно направил телеграмму Сталину: «Прошу Вас, высокочтимый Иосиф Виссарионович, принять от меня 130.000 рублей, часть премии Вашего славного имени, на помощь сиротам, жертвам фашистских извергов». Бывший семинарист ответил епископу: «Примите мой привет и благодарность правительства Союза ССР за Вашу заботу о сиротах, жертвах фашистских извергов. Сталин». Эту переписку в