Сайвар пожал плечами:

– А может, он просто страстный? Из тех, что сразу не сдаются, а следуют за своей любовью по пятам?

– Нет, Сайвар, это не страстность, а скорее уж домогательство. – Эльма понимала, что Сайвар лишь подтрунивает над ней, но всё же почувствовала лёгкую обиду.

– Ну да, возможно, – признал Сайвар. – Однако всё указывает на то, что Марианна находилась в Акранесе между двумя и тремя, а он звонил несколько раз уже после этого времени. Разве стал бы он так делать, будь она с ним?

– Вполне, – отозвалась Эльма. – Может, он сделал это специально, чтобы замести следы.

– Мы могли бы проверить, не уловила ли какая-нибудь вышка сотовой связи вблизи Акранеса сигнал с мобильника Хафтора в тот промежуток времени.

– Подобные мужики действуют мне на нервы. Они считают, что им все должны, и претендуют на безраздельное внимание женщин к своей персоне. А если женщины их вниманием обделяют, то переходят в разряд стерв или ещё чего похуже. – Эльма с удовольствием бы заковала Хафтора в кандалы только лишь за его бесцеремонность.

– Однако не порядочнее ли просто сказать человеку, что не хочешь иметь с ним дела? Я вполне себе понимаю, почему он так психанул. Но ты, конечно, права: ему стоило на всё плюнуть, а не торчать у неё под окнами и не названивать подобно полоумному.

– Хмм, – промычала Эльма, которой не давало покоя ещё кое-что прозвучавшее в недавней беседе. – Сайвар, Хекла ведь была дома весь вечер того дня, когда пропала Марианна, так?

– Ну да.

– Почему же тогда в доме был выключен весь свет?

– Действительно, почему?.. – отозвался Сайвар. – Но ведь ты говорила, что в мае не темнеет допоздна, так что он вполне мог и не разглядеть, горит свет или нет. А если времени было много, когда он во второй раз прокатился возле дома, девочка уже могла лечь спать.

– Вероятно, – кивнула Эльма и, немного помолчав, добавила: – Однако это не совпадает с теми описаниями Хеклы, что у нас имеются: разве она не бунтарка, которая сбегáла в Акранес при первой возможности? Неужели она осталась сидеть взаперти в пятницу вечером, когда за ней никто не присматривал? Что ей мешало выскользнуть из дома? Тем более, если у неё был бойфренд в Акранесе.

Сайвар резко подъехал к краю дороги и остановил машину под удивлённым взглядом Эльмы.

– С Хеклой побеседуем вновь, когда вернёмся, – сказал он. – Но не пообщаться ли нам ещё раз с соседями, пока мы отсюда не уехали? Вдруг они заметили, была ли Хекла в тот вечер дома или нет.

Двадцать месяцев

– Теперь она должна бы уже говорить хоть какие-то слова, – произносит медсестра, многозначительно глядя на неё. – Вы уверены, что она ни разу не сказала ни одного слова? Ну там, «мама», «папа» или «ляля»?

Я медленно качаю головой, раздумывая, не солгать ли, чтобы мне больше не задавали эти вопросы и не смотрели испытующим взглядом?

– Вероятно, я просто не поняла, – улыбаюсь я. – Ну да, она что-то там лепетала. По крайней мере, так няня говорит.

– Но не дома?

Я качаю головой, прикусив нижнюю губу. Я уже и забыла, когда в последний раз листала с ней книжку. Не успевала я присесть на пол и взять её на руки, как она начинала извиваться, хватая меня за волосы и пытаясь укусить. Мне стоило больших трудов не давать ей биться головой об пол, так что в конце концов я сдавалась и включала телевизор, что вроде бы её успокаивало.

Медсестра делает себе какие-то пометки, и я пытаюсь их разглядеть, но читать перевёрнутые слова довольно проблематично.

– А ходить она начала?

– Нет, но она ползает по всему дому, – вообще-то, это не правда. В основном она сидит на попе, уткнувшись взглядом в телевизор или в единственную игрушку, которая, кажется, возбуждает её интерес, – пластмассовых солдатиков зелёного цвета. Нам подарила их соседка, сказав, что её внуки уже слишком большие, чтобы с ними играть. Они наверняка не предназначены для таких малышей, но она, по крайней мере, молчит, пока жуёт их, так что до выхода из дома я их у неё не отбираю.

– А стоять с опорой она может?

– Насколько я знаю, нет… – У меня начинает складываться впечатление, что я на допросе.

Медсестра переводит взгляд на девочку:

– Ну, давай-ка посмотрим, как ты выросла и сколько весишь, – говорит она, улыбаясь ребёнку. Конечно, в ответ она никакой улыбки не получает. Моя дочь лишь пристально глядит на неё своими серыми глазами, и я очень надеюсь, что медсестре не придёт в голову подходить к ней слишком близко, рискуя схлопотать оплеуху. Ей не нравится, когда чужие люди находятся слишком близко к ней.

Медсестра велит мне раздеть девочку и положить на матрасик. Я с трудом подавляю вздох, предвидя, какое испытание меня ждёт. Она начинает надрываться, едва я расстёгиваю молнию на её курточке.

– Тихо, тихо, малышка, – пытаюсь успокоить её я, в ответ на что она хватает меня за волосы и дёргает что есть мочи.

– Мы в плохом настроении? – произносит медсестра, всем видом показывая, что сталкивалась и не с таким поведением. Хотя я сомневаюсь, что таких детей ей приходилось так уж часто видеть.

Когда взвешивание и измерение роста подходят к концу, мне больше всего хочется зареветь – не потому, что она сильно превосходит своих сверстников и по весу, и по росту, а в первую очередь потому, что всё это время она ведёт себя как дикий зверёк. Она больше не кричит, а только всхлипывает, сидя у меня на руках с красными, опухшими глазами. Прижать её к себе лучше даже и не пытаться, потому что она обязательно вопьётся своими острыми зубками мне в щёку или снова дёрнет за волосы. Поэтому я просто держу её у себя на коленях, сохраняя между нами необходимое расстояние. Медсестра помалкивает: даже если наши с дочерью отношения кажутся ей несколько неестественными, она ничем этого не выдаёт.

Мне удаётся снова одеть девочку, однако свитера под курточкой у неё нет, а штаны – я уверена – надеты задом наперёд. Мне не терпится как можно скорее покинуть это место, прежде чем медсестра скажет мне, какая я никудышная мамаша. Возможно, она даже предложит забрать у меня ребёнка и передать на воспитание чужим людям. Эта перспектива не так уж и плоха, и на короткое мгновение мне вспоминается жизнь, которой я жила до