Мы оба замерли.

Я восприняла всю эту сцену с острым осознанием, граничащим с болезненностью. Его движение привело меня в ужас, но я не хотела, чтобы это стало моей первой мыслью, когда он поднял руку. Когда он сделал это, его рука зависла в воздухе, будто неоновая вывеска. Всмотревшись в него, застывшего от шока, я ясно увидела, что он всего лишь собирался провести рукой по волосам, выразить свое отчаяние.

Он заметил мою реакцию. Я не смогла бы ее скрыть.

Люсьен наконец нарушил напряженную тишину:

– Ты подумала, что я собираюсь ударить тебя.

Он не спрашивал. Мы оба это понимали.

Я ненавидела свою пугливость, свой стыд за эту реакцию. Ненавидела, что жизненно важная часть меня изменилась. Без моего разрешения. Но я не могла изменить это. Я действительно вздрогнула и теперь должна была признать это.

Я вздернула подбородок, не собираясь извиняться.

– Ты большой парень, который спорит со мной лицом к лицу. И ты прав – я тебя совсем не знаю. Так что да, я буду осторожна.

Когда Люсьен снова заговорил, его голос звучал мягко, и он тщательно его контролировал:

– Если так ты будешь чувствовать себя комфортнее, я не стану мешать тебе до конца твоего визита. Я хочу, чтобы ты чувствовала себя в безопасности, поэтому могу кое-что объяснить?

Когда я кивнула, он продолжил:

– Я много дрался. На льду. И однажды вне его. Но всегда против парней, которые могли постоять за себя. Этот шрам, – он указал на слабую линию под левой бровью, – остался от левого хука, которого я не ожидал. Я вернул должок и сломал парню нос. Я говорю это тебе, поскольку не хочу лгать и говорить, будто незнаком с насилием.

Он не моргнул, не дрогнул при взгляде на меня.

– Но ты… ты можешь дать мне пощечину, ударить меня, врезать по яйцам, обзываться, унижать Мами́, которую я люблю больше всего на свете, и я все равно не подниму на тебя руку. Ведь я не бью женщин или тех, кто слабее меня. Никогда.

Люсьен замолчал, его обеспокоенный взгляд впился в мое лицо.

– Я прошу прощения, что мое поведение заставило тебя почувствовать себя в опасности. Я не хотел этого. Чему ты можешь верить, так это тому, что я всегда буду на твоей стороне, а не против тебя.

Решив, что все улажено, он двинулся, чтобы уйти.

– Я бы не стала делать все эти вещи, – ответила я. Когда он вздернул бровь в непонимании, я пояснила: – Я не стала бы бить тебя или унижать Амалию. Мне тоже чуждо подобное насилие.

Выражение его лица стало озадаченным, как будто он не знал, что со мной делать.

– Хорошо.

Вот и все.

Немного помолчав, он добавил:

– Просто для ясности: если ты обидишь Мами́ или попытаешься воспользоваться ею, я не стану бить тебя, но навсегда увезу твою задницу с этого участка.

Затем он повернулся ко мне спиной и пошел прочь.

– Придурок, – отрезала я.

– Я все слышал, – бросил он, продолжая идти.

– Хорошо! – крикнула я в ответ, повысив голос, чтобы он услышал меня. – Потому что я никогда не говорила, что не стану обзывать тебя.

В ответ он лишь фыркнул. Он почти скрылся из виду и уже собирался подняться по лестнице, ведущей к пляжу.

– Люсьен!

Я не ожидала, что он остановится, но он замер.

– Мне тоже жаль, – сказала я в его застывшую спину. – За то, что сказала, будто ты ведешь себя жалко.

Люсьен не двигался, но я знала – он внимательно слушает.

– Это не так. Я не жалею тебя. Ты меня просто бесишь.

Я не могла слышать его, но видела, как он опустил подбородок, его голова чуть повернулась вбок, и он фыркнул. А вот как – весело или раздраженно, – еще предстояло узнать.

– Приятно знать, Снупи.

На этот раз я стала той, кто развернулся и пошел прочь. Я ощущала себя не слишком здо́рово, однако это все равно была небольшая победа.

Глава девятая

Эмма

Остаток дня и большую часть следующего утра я провела в своем бунгало. С приятным осознанием, что не нужно никуда идти или что-то делать. Я была полна решимости оставаться расслабленной.

Настолько расслабленной, насколько я могла быть, учитывая, что у меня в мыслях постоянно крутился горячий раздражающий бывший хоккеист. Боже, мне пришлось подавить желание погуглить его. Мне не терпелось посмотреть, как он играет. Но я знала, что это станет ошибкой. Если бы я увидела его в крутой хоккейной экипировке, то вряд ли смогла бы нормально функционировать. Фанаткой хоккея я не была, но думала, что стала бы, если бы увидела, как играет Люсьен.

Я очень даже гордилась собой за то, что сумела противостоять искушению. Однако сопротивляться безумно вкусным яствам, которые посылали мне с кухни, увы, не смогла. На завтрак подали нежные яблочные пироги размером с ладонь. Обычно я не ела такие, потому что они были слишком сладкими. Но мне уже дали понять, что здесь еду нельзя игнорировать.

Первый укус пирога стал моей погибелью. Тесто оказалось не тяжелым или жирным, а воздушным и хлопьевидным, с золотистыми слоями, которые крошились при укусе, а затем таяли на языке. Начинка состояла из нарезанных яблок, доведенных до легкой мягкости, их терпко-сладкий сок прекрасно дополнял сочность корочки. О святые небеса.

Если честно, я даже не знала, что буду делать, когда уеду отсюда. Вероятно, у меня началась бы ломка. Впервые я по-настоящему позавидовала, что у Амалии такой невероятный повар. Я могла бы купить выпечку в пекарне. Этот вариант казался мне лучшим, так я получила бы что-то близкое к этим кулинарным шедеврам, если бы захотела. Вот только это было бы не то же самое. Здесь меня баловали с невероятным вниманием к деталям, и я чувствовала, что обо мне заботятся.

То, что булочки с изюмом исчезли из меню, привело меня к выводу, что Сэл проболтался и что кухня прислушалась к моим желаниям. Вероятно, мне следовало смутиться или даже расстроиться из-за того, что Сэл рассказал все шеф-повару, но я не могла найти в себе силы сделать это, ведь пирог оказался невероятно вкусным. Я однозначно собиралась отправить на кухню записку с благодарностями, как только найду что-то, на чем можно ее написать.

После окончания завтрака мне не терпелось что-нибудь сделать. Что угодно. Одиночество нахлынуло на меня неожиданной волной. Вот только я не могла позвонить ни одному из своих