I. По словам его друзей, Сондерсон умер благочестивой смертью. Лондонское королевское общество возмутилось тем, что Дидро приписал одному из его членов атеизм, и никогда не принимало его в члены-корреспонденты.

II. Приятная история о том, что мадам де Помпадур побудила Людовика XV отказаться от возражений против публикации VIII–XVII томов, показав ему статью о порохе, теперь обычно отвергается как выдумка Вольтера.53 Эта история приводится в томе XLVIII издания сочинений Вольтера, выпущенного Бюшо, а также в «Мадам де Помпадур» Гонкуров, с. 147.

ГЛАВА XX. Дидро Протей 1758–73

I. ПАНТЕИСТ

Мы называем его Протеем, потому что, подобно гомеровскому морскому богу, он «пытался спастись от своих похитителей, принимая всевозможные обличья».1 Вольтер называл его Пантофилом, потому что Дидро был влюблен во все отрасли науки, литературы, философии и искусства. В каждой из этих областей он обладал глубокими познаниями; в каждую он вносил свой вклад. Идеи были его мясом и питьем. Он собирал их, смаковал, пробовал и изливал в обильном хаосе всякий раз, когда находил чистый лист или внимательное ухо. «Я бросаю свои идеи на бумагу, и они становятся тем, чем могут».2-возможно, врагами. Он никогда не координировал их, не заботился о последовательности; мы можем цитировать его почти в любом направлении, но его композиционное направление было безошибочным. Он был более оригинален, чем Вольтер, возможно, потому, что никогда не принимал классических норм и мог дать себе волю без воспитанных ограничений. Он следовал за любой теорией, куда бы она его ни привела, иногда до самых глубин, иногда до самых глубин. Он видел любую точку зрения, кроме точки зрения священника и святого, потому что у него не было уверенности.

Что касается меня, то я больше забочусь о формировании, чем о рассеивании облаков, о приостановке суждений, чем о суждениях…. Я не решаю, я задаю вопросы.3…Я позволяю своему уму свободно бродить, даю ему волю следовать за любой идеей, мудрой или безумной, которая может прийти в голову; я гоняюсь за ней, как молодые распутники за куртизанкой, чье лицо обветрено и улыбается, чьи глаза сверкают, а нос вздернут…. Мои идеи — это мои тролли.4

Дидро обладал интеллектуальным воображением; он видел идеи, философии, личности, как другие видят формы и сцены. Кто еще в его время мог придумать скандального, безнравственного, беспутного, очаровательного «племянника Рамо»? Создав персонаж, он позволял ему развиваться по собственному желанию; он позволял ему вести его за собой, как будто персонаж был автором, а автор — марионеткой. Он представлял себя на месте молодой безвольной монахини и делал ее настолько реальной, что скептически настроенные французы переживали из-за ее бед. Он мысленно экспериментировал с идеями, некоторое время развлекался ими, представлял их последствия в логике или действии, а затем отбрасывал их в сторону. Вряд ли в то время существовала идея, которая не приходила бы ему в голову. Он был не только и буквально ходячей энциклопедией, он был движущейся лабораторией, и его идеи блуждали вместе с его ногами.

Так, в «Пенезах об изучении природы», которые он опубликовал в 1754 году — анонимно, но с молчаливого разрешения благосклонного Малешерба, — он играл с идеями монизма, материализма, механицизма, витализма и эволюции. Все еще находясь под влиянием Бэкона, он позаимствовал у него название, афористическую форму и призыв к ученым трудиться сообща для покорения природы с помощью эксперимента и разума. Его также вдохновили «Всеобщая система природы» Мопертюи (1751) и «История природы» Бюффона (1749 и далее); он согласился с Мопертюи, что вся материя может быть живой, и с Бюффоном, что биология теперь готова к разговору с философией. Он приветствовал у обоих авторов зарождающуюся гипотезу эволюции.

Он начал с гордого замысла: «Я хочу описать именно природу; природа — единственная книга для философа».5 Он представлял себе природу как полуслепую, полуразумную силу, действующую на материю, заставляющую ее жить, заставляющую жизнь принимать миллион экспериментальных форм, совершенствующую этот орган, отказывающуюся от того, творчески дающую рождение и смерть. В этой космической лаборатории появлялись и исчезали тысячи видов.

Как в животном и растительном царствах человек зарождается… растет, живет, погибает и уходит из жизни, так не может ли быть и с целыми видами? Если бы вера не учила нас, что животные выходят из рук Творца такими, какими мы их видим, и если бы было позволено хоть немного сомневаться в их начале и конце, разве философ, предоставленный своим догадкам, не мог бы предположить, что животное от вечности имело свои отдельные элементы, рассеянные и спутанные в массе материи; что эти элементы случайно объединились, поскольку это было возможно; что зародыш, образовавшийся из этих элементов, прошел через бесконечное число организаций и развитий; что он приобрел последовательно движения, ощущения, идеи, мысли, размышления, сознание, чувства, страсти, знаки, жесты, членораздельные звуки, язык, законы, науки и искусства; что между этими развитиями прошли миллионы лет; что, возможно, ему [организму] еще предстоит пройти дальнейшее развитие, получить другие дополнения, сейчас нам неизвестные;… что он может потерять эти способности, как и приобрел их; что он может навсегда исчезнуть из природы или, скорее, продолжать существовать в форме и со способностями, совершенно отличными от тех, которые мы замечаем в нем в этот момент времени?6

Природа для Дидро — это все, она — его Бог, но о ее сущности мы знаем только ее запутанное изобилие и беспокойные изменения. Природа — это живая материя. Все есть материя, но материя заключает в себе элан жизни и потенцию мысли. Человек — не машина, но и не нематериальный дух; тело и душа — единый организм, и умирают они вместе. «Все разрушается и гибнет; ничто не остается, кроме мира; ничто не длится, кроме времени».7 Природа нейтральна: она не делает различий между добром и злом, великим и малым, грешником и святым. Она заботится о виде, а не об индивидууме; пусть индивидуум созреет и размножится, а затем умрет; и каждый